Небо с овчинку - [9]

— Вот видишь, а ты еще хочешь тягаться с человеком, царем природы.

Солнце склонялось к западу, уже не жгло так нестерпимо, и они забрались в первый попутный грузовик. За несколько километров до Ганешей одиночными деревцами, куцыми, жиденькими перелесками к дороге начал подбираться лес. Ветлы и сосёнки, как любопытные ребятишки, то подбегали вплотную, то, оробев и застыдившись, разбегались, прятались по лощинам, показывая оттуда только взлохмаченные ветром вихры. А дальше еще растрепанные, но уже плотные ватаги повзрослев толпились, не разбирая ни лога, ни увала, и вот уже стеной стали по сторонам зрелые богатыри, разбросали могучие узловатые корневища, расставили широченные плечи, развесили до земли седые бороды, накрыли тенью шоссе. Машина вихляла в узком коридоре просеки. Удесятеренное эхо подхватывало рычание мотора, швыряло, мяло, глушило повторами. Оно убегало, возвращалось, настигало, оглушало, но вся эта трескотня, шум и гром метались внизу, на дне коридора, а стволы были недвижны и равнодушны, кроны недосягаемы и тоже неподвижны, только остроконечные макушки еле заметно покачивались под легким ветром.

Ганеши от двух убогих магазинчиков у дороги карабкались по косогору и скрывались за ним. Лес нехотя расступился, оставив место неширокой, заросшей кустарником пойме. Путаясь меж кустами, извивалась и петляла по ней река. Слева за мостом на изволоке стояли бело-красные руины большого, как дворец, двухэтажного дома.

— Там помещик жил, Ганыка, — сказал Федор Михайлович. — Всю округу в кулаке держал. Все его было.

— И лес?

— В первую очередь.

Километра через два Федор Михайлович постучал по кабине, машина остановилась.

— Дальше пешком пойдем, тут близко. Спасибо! — крикнул Федор Михайлович водителю.

Они вскинули рюкзаки на плечи и зашагали по обочине шоссе.

Бой бежал вдоль строя деревьев, принюхивался и фыркал.

— Вот он, — сказал Федор Михайлович. — Мне о нем рассказывали. Сними шляпу… хотя бы мысленно. И смотри.

На небольшой поляне, окруженный редким штакетником, стоял великан. К штакетнику была прибита дощечка с надписью: «Дуб летний. Qvercus robur. Возраст семьсот лет».

— Понял? — спросил Федор Михайлович. — Ничего ты не понял. «Кверкус» по-латыни означает «красивое дерево». Ты видел что-нибудь красивее?… Подумай. Он был уже большим, когда произошло татарское нашествие. В то время Колумб не открыл Америки — он просто не успел родиться. А Иван Калита не начинал собирать русскую землю — его еще не было на свете. И Александра Невского тоже. Не было паровозов и электричества, самой сложной машиной было колесо телеги, люди не знали, что такое картошка и, представь себе, никогда не видели телевизора…

— Как же они жили?

— Без телевизора?

— Да нет, вообще.

— Тяжеловато. Их кормили вот — лес, река.

— А земля?

— Поля? Меньше. Во-первых, их было мало, во-вторых, какой урожай наковыряешь с помощью коряги — прабабушки сохи? Было, конечно, трудновато. Они терпели. А в утешение себе сочиняли сказки.

Пытаясь рассмотреть вершину, Антон едва не свихнул шею. Дуб можно было окинуть взглядом, лишь отойдя далеко. Только тогда становилась очевидной его громада. Большие деревья на окраине поляны были ему, как подростки взрослому, по грудь. Они стояли поодаль робким, почтительным табунком, а он распростерся над ними величавый, недоступный и даже на ветру неподвижный.

— Вот это да! — сказал Антон. — Сила!

— Высказался? — насмешливо спросил Федор Михайлович. — Даже у наших прапредков, которые ходили здесь семьсот лет назад в домотканых портках и звериных шкурах, даже у них мысли были содержательнее, и они излагали их более членораздельно.

Антон обиделся. Хорошо еще, что он не высказал свое пожелание: «Вот бы влезть!» Федор Михайлович наверняка сказал бы что-нибудь еще обиднее. И что им обязательно нужно рассусоливать, когда можно одним словом? Сказал, и все. И точка. Если так все время будет придираться, чем он лучше тети Симы? И на кой тогда ему, Антону, все это сдалось?

В полукилометре за поворотом открылось лесничество: пять домиков, сараи, службы, еще один домик на отшибе, уже совсем в лесу. Перед большим домом — конторой — раскинулся цветник. Федор Михайлович ушел в контору, но скоро вернулся.

— Все в порядке, пошли к деду Харлампию.

Домик на отшибе оброс малиной, сиренью. В кустах прятались сарай и хлев. Дед Харлампий сидел на завалинке и ладил сачок. Он оказался моложавым, поджарым и усмешливым. Только седой венчик вокруг лысины показывал, что лет ему много.

— Добрый день, — сказал Федор Михайлович.

— А добрый! — весело согласился дед. — Бывайте здоровы. Садитесь, коли охота.

Федор Михайлович и Антон сели на завалинку.

Федор Михайлович сказал, что лесничий направил их к нему; нельзя ли у них в хате пожить некоторое время.

— А живите на здоровье, место не пролежите. Горница пустует: внучка в город уехала. Специальность зарабатывает. Экзамены сдает, — пояснил он.

— Заочница?

— Она самая. К лесному делу приспосабливается. Теперь дело таковское: куды хошь — туды идешь. Все и тычутся, куды ни попадя, как слепые кутята… Вы кто же, дачники или по работе? Ну, по работе, так и вовсе ладно. Живите. Тут у нас тихо. Окромя… — дед понизил голос и заговорщицки пригнулся, — бабы моей. Она у меня чистый генералиссимус: целый божий день с утра до ночи всех наповал сражает… Во, слышь, гремит!