Небо и земля - [264]
— Что ж, пойдем, — тихо сказал он.
Вместе спустились по лестнице, и он занял давно облюбованное им место в самой середине убежища, под лампочкой.
В ту ночь тревога была короткая, и часа через два Софья Гавриловна уже пришла за Победоносцевым.
— Вот и отвоевались, — громко сказала она. — Прожектора по небу шарили, шарили, да и поймали одного фашиста. А уж зенитки после с ним расправились…
Вдвоем вернулись домой, пили чай, долго беседовали за столом, и, странно, Победоносцев почувствовал, что за вечер привык к своенравной старухе.
— Спать почему-то не хочется, — сказала Софья Гавриловна. — Карты у вас есть? Пасьянс разложить, что ли?
Она раскладывала пасьянс, а Победоносцев наблюдал за быстрыми и ловкими движениями её рук и думал о том, как, в сущности, сложно устроена жизнь: несколько десятилетий прожили в одном доме, по соседству, и не знали друг друга, а вот теперь сидят вместе, переживают сообща самые тяжелые испытания, и скажи им, что надо расстаться, пожалуй, загрустят оба…
Глава двенадцатая
Всю ночь и весь следующий день Елена Ивановна провела на вокзале, — так и простоял на запасных путях железнодорожный состав, в котором должны были везти строителей на одну из пригородных станций.
В часы тревог люди разбегались по вокзалу, уходили в убежище, а после отбоя снова собирались у вагонов и начинали бесконечные расспросы о том, когда же наконец отправят эшелон.
Начальник эшелона спорил, шумел, размахивал руками, но ничего определенного не говорил и к дежурному по вокзалу идти не собирался. Мало того, когда одна женщина пригрозила, что сама пойдет за справками, он вдруг рассердился и строгим начальническим тоном приказал никакой паники не создавать и ждать на месте, пока не будет велено ехать. «Придется, — сказал он, — и неделю тут простоите, а чтоб споров и суеты не было…»
Пока он спорил и убеждал, ему возражали, а стоило ему только заговорить спокойно и сказать, что никто не должен с места сдвинуться без его приказания, как сразу женщины успокоились.
— Дела!.. — обратился начальник эшелона к стоявшей рядом Елене Ивановне. — Я ведь человек сугубо штатский, учитель ботаники, и начальнического голоса нет у меня…
Он усмехнулся и медленно пошел вдоль состава. Был он уже немолод, сутулился, носил старомодное пенсне в черепаховой оправе на черной тесьме. Он знал то, о чем не догадывался еще никто из находившихся в его отряде людей: поезда по Варшавской дороге больше уже не ходили, и ждать нужно было до утра. А утром подадут грузовики…
Так ночью и не пошел эшелон, а на рассвете к вокзалу прибыли грузовики и повезли отряд за город.
Не проехали и двух километров, как кто-то из стоящих впереди, возле кабины, закричал: «Воздух!» Шофер остановил машину, все повыскакали на дорогу и залегли в канаве. Фашистский самолет покружил над дорогой, сбросил бомбу, разорвавшуюся на перекрестке, и полетел к лесу. Минут через двадцать грузовики тронулись дальше.
Елена Ивановна молча наблюдала за своими спутниками, и её радовали эти веселые молодые лица, эти улыбки, этот порой безудержный смех в такой близости от линии фронта, на дороге, контролируемой немецкими самолетами. Да, они были такие же, как она, обстрелянные люди, уже смотревшие в глаза смерти и за короткое время привыкшие и к разрывам снарядов и ко всему укладу сурового военного быта…
Быстро привыкает человек к самой большой опасности, и просто, без рисовки, умеет он переносить тяготы войны! У Елены Ивановны легко вдруг стало на сердце, когда она почувствовала, что с людьми, сидящими в кузове грузовика, и с той вот беззаботной хохотушкой в свитере, и с нарядной барышней в берете, и с начальником в старомодном черепаховом пенсне — она теперь смело мчится навстречу опасности, к переднему краю обороны.
Елена Ивановна была молчалива и в пути, и потом, когда отряд выгрузился у противотанкового рва, и во время работы.
За пять дней непрерывной работы ров стал глубже, шире, длинней. Руководивший работами майор хвалил строителей и начальника отряда. Тот краснел, смущался, растирал натруженную с непривычки поясницу и тихо говорил:
— Спасибо, товарищ майор…
Однажды, во время короткого ночного отдыха, Елену Ивановну разбудили разрывы снарядов. Потом снова стало тихо, но она не могла заснуть и, высунувшись изо рва, долго смотрела туда, где застыли строения затемненного Ленинграда.
Там теперь не было ни одного огонька. Сквозь дымку ночного тумана угадывала Елена Ивановна знакомые очертания каменных громад.
Не отрываясь она глядела туда, где чудились ей этажи родного дома. В большой комнате за письменным столом сидит, должно быть, отец и читает, и пишет, и думает свою неотвязную стариковскую думу. Только бы хоть сегодня их миновала тревога, хоть бы сегодня не было бомбежки…
Она задремала, но сон был недолог и беспокоен. Послышался где-то вдалеке рев сирены… Тревога… Осторожно, стараясь не разбудить соседку, она приподнялась на локтях…
Из тыла прискакал конный связист с пакетом для начальника отряда. Начальник при свете «летучей мыши» распечатал конверт, внимательно прочел прибывший из штаба приказ и передал его руководившему работами майору. Они посовещались недолго, и сразу майор приказал будить рабочих.
Виссарион Михайлович Саянов (1903–1958) принадлежит к поколению советских поэтов, которые вошли в литературу в начале двадцатых годов. В настоящее издание включены его избранные стихотворения и поэмы. В книге более полно, чем в других изданиях, представлено поэтическое творчество Саянова двадцатых — начала тридцатых годов. Лучшие его произведения той поры пользовались широкой популярностью. В дальнейшем Саянов стал известен как прозаик, но работу над стихами он не прекращал до конца своей жизни. Созданные им в годы творческой зрелости стихотворения и поэмы оставили заметный след в истории советской поэзии.
В детстве она была Софьей Олелькович, княжной Слуцкой и Копыльской, в замужестве — княгиней Радзивилл, теперь же она прославлена как святая праведная София, княгиня Слуцкая — одна из пятнадцати белорусских святых. Посвящена эта увлекательная историческая повесть всего лишь одному эпизоду из ее жизни — эпизоду небывалого в истории «сватовства», которым не только решалась судьба юной княжны, но и судьбы православия на белорусских землях. В центре повествования — невыдуманная история из жизни княжны Софии Слуцкой, когда она, подобно троянской Елене, едва не стала причиной гражданской войны, невольно поссорив два старейших магнатских рода Радзивиллов и Ходкевичей.(Из предисловия переводчика).
Роман «Серапионовы братья» знаменитого немецкого писателя-романтика Э.Т.А. Гофмана (1776–1822) — цикл повествований, объединенный обрамляющей историей молодых литераторов — Серапионовых братьев. Невероятные события, вампиры, некроманты, загадочные красавицы оживают на страницах книги, которая вот уже более 70-и лет полностью не издавалась в русском переводе.У мейстера Мартина из цеха нюрнбергских бочаров выросла красавица дочь. Мастер решил, что она не будет ни женой рыцаря, ни дворянина, ни даже ремесленника из другого цеха — только искусный бочар, владеющий самым благородным ремеслом, достоин ее руки.
Мрачный замок Лувар расположен на севере далекого острова Систель. Конвой привозит в крепость приговоренного к казни молодого дворянина. За зверское убийство отца он должен принять долгую мучительную смерть: носить Зеленый браслет. Страшное "украшение", пропитанное ядом и приводящее к потере рассудка. Но таинственный узник молча сносит все пытки и унижения - и у хозяина замка возникают сомнения в его виновности. Может ли Добро оставаться Добром, когда оно карает Зло таким иезуитским способом? Сочетание историзма, мастерски выписанной сюжетной интриги и глубоких философских вопросов - таков роман Мирей Марк, написанный писательницей в возрасте 17 лет.
О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.
«На правом берегу Великой, выше замка Опочки, толпа охотников расположилась на отдых. Вечереющий день раскидывал шатром тени дубравы, и поляна благоухала недавно скошенным сеном, хотя это было уже в начале августа, – смутное положение дел нарушало тогда порядок всех работ сельских. Стреноженные кони, помахивая гривами и хвостами от удовольствия, паслись благоприобретенным сенцем, – но они были под седлами, и, кажется, не столько для предосторожности от запалу, как из боязни нападения со стороны Литвы…».