Небо и земля - [255]

У раздорожья послышался гудок автомобиля. Тентенников приподнялся (он почувствовал, что левая нога повреждена при падении) и хотел было выйти на дорогу. Но какое-то чувство удержало его на месте. Если автомобиль свой — и волноваться нечего: по шоссейной дороге до какого-нибудь села добраться нетрудно… А если автомобиль немецкий?

Тентенников решил переждать…

Облюбовав куст и подложив под голову остатки разорванного парашюта, Тентенников заснул сторожким, беспокойным сном.

Спал он недолго. Когда разгорелся рассвет, летчик был уже на ногах. Он медленно прошелся по полянке и, поднявшись на пригорок, как моряк после кораблекрушения, стал разглядывать окрестные места. Нигде не было никакого признака жизни. На самом краю горизонта тянулись дымки над лесами. Раскаты артиллерийской стрельбы доносились издалека, но нужно было очень старательно прислушиваться, чтобы уловить отголосок дальнего боя. Тентенников попытался по компасу определить, где идет стрельба, и вскоре, как показалось ему, понял: бой идет где-то на востоке от него. Он оказался во вражеском тылу. Вырвавшиеся вперед немецкие части отрезали поле, над которым вчера дрался Тентенников.

И, как часто бывало в жизни, в трудную минуту Тентенников стал особенно спокоен, и даже боль перестала мучить.

Он осторожно пробирался по перелескам, по опушкам соснового бора, по кустарнику, поминутно останавливаясь, приглядываясь к местности, прячась за деревьями, если казалось, что его подстерегает опасность.

Раскаты артиллерийской стрельбы смолкли, и дымки на горизонте пропали. Тентенников шел быстрей и быстрей, чтобы выйти к какому-нибудь селению. Там встретятся люди, снова услышит он родную русскую речь, узнает, куда теперь нужно податься…

Места тут непохожи на привольные волжские поля, на богатые села, в которых прошли детство и ранняя юность, но уклад жизни тот же, и та же настоянная на горьких травах тишина, и деревья такие же, как там, в дальнем, навсегда покинутом краю… Хоть бы одним глазком увидеть, как там люди живут!.. В деревнях, наверное, тихо, письмоносцев ждут у околиц, ловят каждую весточку с войны, юноши с котомками и вещевыми мешками за плечами уходят в вечерний простор, и по оконным резным наличникам струится дождь, и пар подымается над полями…

Вдруг издалека потянуло гарью.

На берегу озера еще недавно жили люди; рожь, подымавшаяся на ближнем поле, была живой свидетельницей их трудов. Теперь деревни не было. Ни одной избы не уцелело. Дотлевали на ветру развалины, чернело пожарище. Война прошла тут, и в смрадном нестерпимом запахе было напоминание о смерти. Тентенников тихо побрел к селу…

Он шел по обочине дороги, хранившей следы недавно отгремевшего боя… Чернела земля, разрытая снарядами, огромные воронки — след разорвавшихся здесь авиабомб — перегораживали шоссе, всюду валялись исковерканные винтовки, разбитые пулеметы, брошенные противогазы. Чем ближе к деревне, тем и схватка, должно быть, становилась кровопролитней, а когда дело дошло до рукопашной, люди, очевидно, сбрасывали с себя все лишнее, чтобы быстрей и удобнее изловчиться, нападая на врага. Сколько было здесь пробитых пулями котелков, и притоптанных кованым солдатским сапогом кружек, и разодранных в клочья шинелей!..

Бурая от зноя земля, потрескавшаяся на солнце, показалась Тентенникову мертвой. Он увидел на пригорке уцелевшую ветряную мельницу и обрадовался ей, — только она напоминала о жизни… Медленно, медленно, словно тоже изнемогая от зноя, двигались её широкие крылья. Сыплется ли из ковша зерно через корытце, ходит ли верхний жернов на железном веретене? Или пуста мельница, и нет никого возле неё, и скоро сгорит она тоже?

Вдруг показалось ему, что поблизости кто-то стонет. Тентенников остановился, прислушался. Действительно, кто-то стонал неподалеку. На дороге не было никого. Пригибаясь, раздвигая руками низкие кусты, шел вперед Тентенников.

В кустах лежала женщина. Её руки были широко раскинуты, на разорванной кофте темнело кровяное пятно, и трава подле неё была ржавая от запекшейся крови.

Тентенников подошел к ней, наклонился низко. Глаза женщины были закрыты, губы плотно сжаты: пальцами она захватила бурую сухую траву.

— Ты что? — с невыразимой нежностью спросил Тентенников.

Женщина с трудом приоткрыла глаза, посмотрела на летчика.

— Слышишь меня? — тревожно спросил он.

Женщина не отвечала. Неподвижны были её глаза, и муть заволакивала их тонкой пеленой.

Он порылся в карманах, нашел индивидуальный перевязочный пакет, дернул за ниточку и медленно развернул бинт.

Но было во взгляде женщины что-то, заставившее его на минуту задержаться. Он еще ниже наклонился над нею и увидел, как чуть приметно дернулось её тело и вздернулся вверх подбородок, словно она икнула.

— Сейчас, сейчас! — крикнул он просто для того, чтобы чем-то выразить свое горе, — он понял: женщина умирала, и последний её предсмертный вздох, такой тихий и слабый, принял Тентенников.

Кто была эта женщина? Как и когда она была смертельно ранена? Понимала ли она, теряя сознание, что больше уже не очнется?

Тентенников не любил людей, делившихся с ним своими горестями и печалями, он считал, что нужно быть всегда бодрым, сильным духом, — он убеждал товарищей, что нельзя выставлять напоказ свое страдание. Он уважал Быкова, умевшего переживать неприятности в самом себе, не надеясь на чье-то сочувствие и чье-то дружеское соболезнование. Но как хотелось ему самому теперь поделиться с кем-нибудь только что пережитым горем, как хотелось ему рассказать о смерти неизвестной женщины на заброшенном поле…