Небо Голливуда - [7]

ПЯТЬ

Компания «Кант энд Ассошиэйтс» находилась на одиннадцатом этаже офисного здания на бульваре Уилшир, недалеко от Родео-Драйв. Окна выходили на магазинную улицу в Беверли-Хиллс и на зеленые холмы Бел-Эйр к северо-востоку, где располагался тщательно охраняемый анклав самых богатых людей Голливуда.

В приемной около лифта сидела телефонистка. Едва заметные узенькие наушники почти не касались ее идеально уложенной прически в стиле «бурных двадцатых годов», как у героини фильма «Криминальное чтиво». Монотонно поющим голосом она отвечала на звонки, соединяла, просила подождать на линии.

Она бросила на Грина вопросительный взгляд. Ее лицо покрывал такой макияж, словно она собралась на съемки фильма ужасов.

Он соврал:

– У меня назначена встреча с Робертом Кантом.

– Ваша фамилия?

– Грин. Том Грин.

– Присаживайтесь, господин Грин.

Он сел на диван и взял со стеклянного столика журнал.

Он передумал идти за покупками и от отчаяния отправился на автобусе в Беверли-Хиллс. Теперь он сидел здесь, без своего придающего уверенность костюма от «Хьюго Босс», судорожно листая журналы и опасаясь, как бы его беспокойные пальцы мгновенно не выдали мотивы его прихода к Роберту.

Широкими, как у конькобежца, шагами к нему приближалась секретарша. Изящные туфельки, короткие светлые волосы, горящие глаза, жемчужное колье и серьги.

– Я сожалею, господин Грин, но в расписании господина Канта встречи с вами нет.

– Я хотел узнать, есть ли у Роберта время.

– Господин Кант сейчас занят.

– А Анны нет? Она меня знает.

– Анна здесь больше не работает, господин Грин.

– Не работает? Ладно, скоро обеденный перерыв. Я буду на противоположной стороне, в кафе «Шаффнерс Дели». Не могли бы вы передать это Роберту?

– Я передам. Но шансов у вас мало.

– Как вас зовут?

– Шейла.

Он встретил Роберта Канта – пражского еврея, бежавшего в Америку в тридцать восьмом году, – на одной из вечеринок в самом начале своей карьеры. Это было в Беверли-Хиллс, на вилле, с тропическим садом, олимпийским бассейном, блюдами с белугой, прохладной клубникой, дынями, манго, французскими сырами; стоял мягкий калифорнийский вечер, пронизанный похотливой карибской музыкой, коктейлями «Маргарита» и «Пина Колада». Они говорили по-немецки, на тайном языке его юности, доступном лишь ста миллионам чудаков-европейцев, что сразу их объединило. Так же, как в детстве, встречаясь с представителями поколения своего отца, Грин чувствовал себя безвольным ребенком; он и теперь вел себя, словно был сыном Канта (Канту так и не удалось обзавестись собственными детьми).

Кант обратился к Грину, чтобы похвалить его статьи. Несколько раз на страницах журналов «Лос-Анджелес мэгэзин», «Таймс» и «ЛА уикли» Грин рассказывал о своих приключениях в Новом Свете, куда эмигрировал в молодости, не отдавая себе отчета в том, с какой отличной от Европы культурой ему придется столкнуться. В то время Грин рассматривал журналистику как хобби – без особых усилий раз в квартал он публиковал эссе, где выражал свои впечатления и таким образом их контролировал. После отъезда Паулы он бросил это занятие, впрочем, так же как и все остальное. Он написал дюжины достойных сожаления стихов, но Паула не пожелала, чтобы ее воспели в рифмах и аллитерациях. Рассказы и статьи вообще никуда не годились. Для этого требовалась вера в себя – качество, которое он на тот момент безнадежно утратил.

– Если тебе что-нибудь понадобится, просто позвони мне, – повторял по-немецки Кант бесчисленное множество раз. – И, в отличие от большинства подонков в этом городе, я не бросаю слов на ветер.

Несмотря на разницу в возрасте (Канту было сорок, когда он бежал из Праги), они подружились, хотя и не слишком много общались. Они ходили вместе в кино, которое обсуждали потом часами, посещали вечеринки (Робби брал Грина с собой), спорили об американской политике, пытались постигнуть «фантастическую действительность» – так называл Грин Интернет. Когда Кант рассказывал о своей пражской юности, Грин внимательно слушал и проявлял участие.

Кант стал агентом во времена громких карьер. Больше года он не получал от Грина никаких вестей. Такое случалось и раньше, но всякий раз, когда они встречались снова, складывалось впечатление, что они не виделись всего пару дней. Грин никогда ничего не просил у Канта. Он не мог позволить себе прийти к Канту с протянутой рукой – это было бы катастрофическим нарушением тех правил, которые Грин установил себе в общении с Кантом. Сейчас он был здесь исключительно для того, чтобы повидать старого друга. И больше ничего. Но где-то на уровне живота ноющей резью сидело тайное желание (Грин не давал ему превратиться в навязчивую идею), чтобы Роберт понял все сам.

«Шаффнерс» представляло собой просторное кафе, где, жалуясь на варикоз и опущение матки, разносили заказы шестидесятилетние официантки. Бутерброды могли утолить недельную потребность в тушеном мясе и пастрами, вызывая приступы изжоги и отрыжку. Но это были лучшие «холестероловые бомбы» в Лос-Анджелесе, и потому заведение не пустовало. Грин ограничился кофе.

Получив вторую бесплатную добавку – американскую смесь, которая лишь отдаленно напоминала европейский кофе, – он увидел, как Роберт Кант пересекает бульвар Уилшир. В двадцати метрах от ближайшего светофора, опираясь на трость, он решительно вышел на проезжую часть и бесстрашно остановил движение. Маленькими шагами, на слабых ногах, но с волевым видом он семенил по направлению к кафе. Заметив Грина, он улыбнулся и помахал ему.