Небесный летающий Китай - [26]

А на одре Кальмар оказался по счастливому стечению обстоятельств.

Однажды утром он купил лотерейный билет. И ему – Кальмару, но потом и билету – сразу сделалось плохо.

Кальмар, оплеванный хамливой киоскершей, как раз отходил от окошка раздачи: билет был зажат в кулак. Внезапно закружилась голова, чернила хлынули в мозг. Билет выпал и помчался, гонимый ветром.

Кальмар моментально понял, что билет был выигрышный.

Нетвердо ступая, он доплелся до квартиры; вошел. «Много выиграл, – подумал Кальмар, потому что ему было очень плохо. – Наверное, холодильник».

Он посмотрел в зимнее окно: на востоке всходили галлюцинации.

Тогда Кальмар снял телефонную трубку. Телефон был единственным средством безнаказанно побеседовать с миром. По телефону бранились и хамили редко, разве только по въевшейся уже привычке. Многие знакомые были даже рады поговорить с Кальмаром, но – сохраняя дистанцию, не с глазу на глаз. Потому что в сердцах своих люди добры. Кальмар пожаловался этим людям на сильное недомогание. В трубке встревожились, предложили вызвать доктора, но Кальмар не желал видеть никаких докторов.

Тогда прислали попа.

Прислали, потому что это стало модно, а Кальмар успел выронить трубку и потерять сознание.

Его привели в сознание, чтобы он успел пообщаться с попом.

Батюшка, обеспокоенный состоянием Кальмара, спешил.

Он отпустил Кальмару грехи.

Кальмар, уже почти отошедший, успел выразить батюшке свою признательность.

Тот, мокрый, отскочил, заслоняясь крестом.

Это действие было лишним: Блудный сын оторвался от преследователей и быстро удалялся домой, в зеленую толщу забытых вод.

© январь 2003

Данила Пробочник

Ростиславу Клубкову

Пролился бождик, выглянуло чертце, прошмыгнул бомжик, а белокурая бестия, известный щипач Данилка Пробочник, он же Штопор, вышагивал Лиговкой в белоснежном кашне и бежевом плаще нараспашку; тупоносые башмаки стоимостью в автомобиль-лендровер лениво разбрызгивали подтаявшие лужи, мельчили ледок. Данилка шел, довольный судьбою, которая уравнивала его с жуликами и готовила в козырные фраеры. У него имелось еще одно уважительное прозвище: Фаберже – в знак его особенных заслуг. Он не громил ювелирных витрин, не обирал музеи, брезговал гоп-стопами; он был завсегдатаем элитных секс-шопов и специализировался в анальной бижутерии.

В магазинах Данилку отлично знали как щедрого вора, умевшего и любившего поделиться, а то и прокатиться-проветриться. Ему подмигивали, когда очередное застенчивое и сытое чудо в натуральной, омертвевшей от непоправимого шубе, еще теплой после подшкурного биения жизни, примеривалось к яхонтовым, топазовым, малахитовым и другим затычкам, которые внешне напоминали рюмку на тоненькой ножке для вытаскивания вовне, но уже намертво заполненную как бы яйцом.

Лавочники торговали товаром самой разнообразной формы, на все диаметры, для женщин и для мужчин; Данила Пробочник располагал персональным аксессуаром, который носил в жилетном кармане наподобие талисмана. Обольщая жертву, он изображал смущение, но быстро сдавался и тоже вставлял себе этот аксессуар, не без тревоги отмечая, что привыкает к нему все больше и начинает считать неотъемлемой принадлежностью своего туалета. «Попробуй же», – жарко шептала любимая, и белокурая бестия сдавалась: заводила за спину руку и поворачивалась спиной, демонстрируя донышко каменной рюмки.

«Яйцо Фаберже», – любил говаривать Данилка. Как яйца Фаберже он и сдавал награбленное: по его версии выходило, что к трехсотлетию города Санкт-Петербурга, Ленинграда, Романовых и самого Фаберже было наделано неимоверное количество яиц Фаберже, размером от перепелиных до страусиных.

Доверенный барыга добродушно посмеивался: опять по жопам шарил? Куковать тебе у параши, Данилка. Данилка морщился: он не стремился к параше и не любил, когда его величали жопником или жопочником.

Сейчас уже смеркалось, и он как раз семенил по ступеням знакомого подвальчика, где не вполне молодая дама близоруко рассматривала бриллиантовое изделие. Она вся была в черном, как будто подмокшем, пуху; уютная шляпка была сдвинута набекрень. Искусственная роза на шляпке была украдена с кладбища, Данилка разбирался в таких вещах и даже помнил безутешный венок.

– Мадам, мадам, – зашептал Данилка, не откладывая дела. – В порядке интимной прелюдии – она ведь у нас уже началась? – позвольте порекомендовать вам эти яхонты, да парочку топазов и, безусловно, малахит. Ну и бриллиант, с бриллиантом вкус не мог вам изменить. У вас безупречная интуиция. Не думайте, что я не замечаю ваших седин, однако они благоухают и мне дороже незрелых пшеничных локонов. А за морщины на этой беззащитной шее я готов застрелиться из браунинга, переодевшись предварительно в белый фрак. Мой белый же цилиндр покатится к вашим ногам и замрет там, навек опустевший – лишь разве вы, единственная, бросите розу…

Мадам отпрянула, прижавши сумочку к груди и втягивая голову в плечи; белокурый Данилка уже нес ее в грезах по мраморным лестницам и укладывал на перину.

Доходный дом был оборудован по соседству; туда Данилка Пробочник отводил отоваренных барышень опробовать покупку. Шампанского брал сразу дюжину, поскольку на затычку уже имелись новые претенденты; Данилка Пробочник отстегивал от души.