Небесные верблюжата. Избранное - [32]

Стихотворения в прозе

Я стояла одна в поле. —

Еще последним бледным отсветом блестели белые змеи берез. — Вдруг зашептала таинственным, колючим, зловещим шепотом рожь… Воздух закрутился… деревья отвечают тревожным ропотом; отдаленная деревня пахнула сырым грубым запахом навоза, дико загудели, завыли вершины и…

Все сверху покрыла, налетая, холодная волна бури…

Тогда я оглянулась, ища разгадку тревоги ржи, воздуха и деревьев… И… я поняла на мгновение что-то страшное и великое, как стихия: По блестящей, розовой облачной полосе, — скользили друг за другом, вверх,

Полубесформенные и облачные массы…

Озабоченно… торопливо, но медленно… в страшном сосредоточенном в себе молчании,

Друг за другом… полные тайны, непонятного людям замысла.

Вы видели, греются воробьи, греется и домик деревянный. Это радость утра для всех. Но приветливо проходит один человек, он счастлив от смеха молодых и проходивших мимо и от чужих приволий.

Он сам приволен, доволен жизнию. -

Это поэт.

Может быть, вывески странно зрячие. Может быть, приближается кто-нибудь четкий по светлой одинокой полоске тротуара,

Кроткий, но трогательно преображенный.

Может быть, у зари огонек украла конка, уносит в голубой город.

И дома стали чистые и строгие, потому что задумалась заря.

Лошади стали ночнее.

«Доктор Пачини вошел в хлев…»

Доктор Пачини вошел в хлев и кормил людей, пришедших из размалеванных вывесками улиц. Потом он шел в интеллигентное сияющее стекло двери.

И пока он был комодом и переживал новизну улицы, весны, и ветерка, и талого снега.

И он стал белой башней. Розовые лучи грели его бока, точно вся весна льется в эти ворота.

— А мне ничем сегодня не пришлось быть, кроме дурного блестящего сапога.

«Вы недовольны жизнью?..»

— Вы недовольны жизнью?

— Жизнь для меня узка. Везде заборчики, да решетки понагорожены, душно, темно.

— Свету хочу яркого, воли, — а нет воли и света солнечного, так пожара хочу, чтобы все заборчики да курятники человечий позагорелись.

— Гм!.. и с теми, пожалуй, кто живет в них, — а кто будет новое на место строить — Вы?

А без курятников новая жизнь обойдется.

Ефим № 6. — Этот господин хочет обойтись без людей, без построек, без заборов и цивилизации.

— Мы вам поможем в этом.

Новый пациент говорит, что ему узко и напротив курятник. Мы боимся, что припадок возобновится.

Пациент № 5. Опять уверяет, что гиацинты на клумбе — цветы его жены, и плачет.

— Пересадите его против курятника, а № 6 — против гиацинтов, т. е. против пожара.

Сторож в недоумении.

— Ну да, т. е. вообще против гиацинтов, а того поближе к курятнику.

— Ах сударь, но ведь ее нельзя было спросить. — У нее сломана шея.

— Сломана шея? Но это значит было плохо устроено.

— Плохо устроено?

— Ну да, в противном случае это на самом деле очень освежает и заставляет нас чувствовать себя высоко над прочими людьми и обстоятельствами.

— Мы, очевидно, не понимаем друг друга.

Венеция Врубеля

Уже расплавленный яд восторга проникнул в жилы. Зажглись влюбленные сказки и баллады алчной ночи. Все трепещет и дрожит, и в глазах сверкнули драгоценности. Ловчие взоры притягивают встречи; искры встреч — взгляды…

Бархат и игра в золото чудовищ. Бледное лицо озаренное желаньем — сверкающими губами. И ропща уходит вниз чудовищный трепет; в шлюзы ворот и переулков… И опять снова закипают мосты и площадь…

Вверху под аркой воспаленное небо.

Сквозное окошко

Сквозь двусветную светелку светит серебряное солнце. (Рядом на сосне корона). Тонкие жердочки переплета окна, чуть желтые — струны оконной музыки, и серебряные ветви сосен сквозят.

Есть серебряная страна.

Сквозь окно это смотрят в серебряную страну. Стекло находит на стекло и от этого случилась (происходит) просвечивает серебряная страна, серебряные ветви. И если смотреть на окошко и твердить: сосна, сон, сага и серебро и свет, твердить, совсем не думая, что говоришь — север, солнце. И некоторые норвежские слова Сольвейг, Сольгауг, Свангильд и еще счастливчик (счастье). Все это вместе в этом сквозном двусветном окошке.

Махатма

И не отводя глаз от моих глаз стал удаляться (в пространство). Хочу полететь с ним — раздалось во мне, — и сейчас же мы стояли у гигантского куста, густо одетого от самой земли большими лапчатыми листьями, совершенно мокрого от росы, на песчаной дорожке. Песок тоже был сырой и золотили все уже утренние лучи.

Она подумала — ведь мне запрещено летать с незнакомыми, но так как он продолжал смотреть на меня взглядом длинным (дивным) — поняла, что мелочность во мне и сюда не подходит.

Я стояла среди ночи на плоской набережной какой-то реки (река струила лунный свет). Плиты были похожи на европейские, но в одном месте разошлись и оттуда росла кривая бледнолистная пальма — темная в ночном синем сиянии. Это восток опять.

Индус белел неподвижно в (лунном) отдалении.

Потом сделал знак и мы уже были опять в утренних горячих лучах спутанной опушки — точно Джунгли — на вьющихся растениях были большие розовые цветы. Только что до всего дотрагивались теплые утренние лучи — и вот начали запевать птицы. Они не чирикали и не щебетали, как наши, это были звучные свисты и гортанные крики, точно крики попугаев, но не грубые, они были очень гортанны и звонки — резки, но необыкновенно прозрачные и блестящи, и золотисты. Почти перед собой в чаще я видела совсем низко на дереве крупную макаку, коричневую с телесного цвета носом и верхней губой. Она сидела, прислонившись к стволу, тоже стала запевать. То были гортанные и грудные звуки. Они начались со звука — гурру — и потом клокотали и раздавались у нее глубоко в горле и в груди.