Небесное притяжение - [20]

— Владимир Михайлович, я теперь даже жену по имени-отчеству называю, — как-то шутливо посетовал Б.П. Кощеев (Бронислава Ильинична Кощеева работала у Мясищева конструктором).

— Не сочтите за труд, Борис Петрович, подайте мне, пожалуйста, рейсшину, — попросил его однажды Мясищев.

— А у нас, Владимир Михайлович, труд — дело чести, доблести и геройства, — с улыбкой заметил Кощеев.

Мясищев на секунду смешался, потом рассмеялся.

И все-таки, при всей непохожести, Мясищев-руководитель многое взял от Туполева. Его кабинет, как и кабинет Андрея Николаевича, всегда открыт для сотрудников, и не только по сугубо техническим, но и по бытовым вопросам. Он, как и глава КОСОС, неизменно доброжелателен к окружающим, стремится помогать им в трудные минуты. Он тоже отнюдь не сухарь: ценит остроумных, «незанудливых» людей, признает остроумные анекдоты. И его в организации знают все — и вахтеры, и уборщицы. И его иногда беззлобно копируют коллеги, изображая, скажем, как он несколько церемонно здоровается, слегка расшаркиваясь и наклоняя корпус, как прикладывает указательный палец ко лбу и потом поднимает его вверх, произнося при этом коронное: «Что я хотел сказать?..» В коллективе Мясищева уважают, относятся к нему с искренней теплотой, и он платит сотрудникам тем же.

Да, конечно, он многое впитывал из окружения, скажем, от того же Туполева. Но трансформировал в соответствии с собственными взглядами и убеждениями. Порой от чего-то ему следовало бы отказаться во имя личных и, как говорится, общественных интересов. Умом он понимал это, нутро же противилось уступкам, переменам. «Я такой, какой есть, и останусь таким», — всем своим поведением показывал Владимир Михайлович. Подобная твердость, кажется, заслуживает одобрения, однако… однако в практической жизни иной раз приносит и разочарования, и незаслуженные обиды. Нет, я вовсе не утверждаю, что Мясищев был негибким, плохо приспособляющимся к изменяющейся обстановке. Думать так неверно. Но что понимать под гибкостью, приспособляемостью? Подлаживаться, устраиваться, идти на сговор — для Владимира Михайловича и в молодые, и в зрелые годы оказывалось невозможным.

…Не из одной работы, пусть и крайне напряженной, складывалась жизнь Мясищева. Была семья, были часы отдыха, отпуска. Дома он оставался самим собой, но, вполне понятно, чувствовал себя более раскованно, свободно. Иногда что-нибудь напевал, хотя слухом не обладал. Читал на нескольких европейских языках. Обожал говорить на английском и французском с женой. Акцент у мужа, по словам Елены Александровны, был ужасный. Впрочем, возможно, она и преувеличивала, оценивая его успехи в языках с позиции щепетильного знатока.

Так или иначе, однажды в трамвае Владимир Михайлович «допек» жену, беседуя с ней примерно в таких выражениях: «My vife is the prittiest, kindst and cleverest woman in the world[1] — при этом безбожно коверкая слова. «Хорошо же, я отомщу тебе», — решила Елена Александровна. На обратном пути в том же трамвае она выждала подходящий момент и вдруг заговорила с одесско-таганрогским акцентом, упирая на мягкие «г» и «ш». Владимир Михайлович растерялся, стал делать ей знаки — куда там! Жена все больше входила в роль. Пассажиры начали переглядываться, улыбаться. Мясищев сидел весь красный. Елена Александровна наклонилась к нему и прошептала в ухо:

— Это, мой друг, расплата за твой английский.

Один случай на отдыхе Мясищев долго вспоминал. Какая-то дама решила пригласить его на белый танец, спросив Елену Александровну, не будет ли та ревновать.

— Нет, не буду, — заверила Елена Александровна, — только я вам не завидую.

Оркестр заиграл фокстрот, Владимир Михайлович повел даму в танце, прикусив язык, с видом абсолютно несчастного человека, которого заставляют выполнять непосильную работу. При этом он то и дело наступал даме на ноги. Надо было видеть ее лицо… Больше желания потанцевать с Владимиром Михайловичем не изъявила ни одна из отдыхающих.

Иногда в этом серьезном, строгом, солидном человеке вспыхивало неведомое озорство, словно отголосок детских и юношеских лет, не сполна потраченных на игры и забавы. От станции дачного местечка, где летом жили Туполевы, Петляковы, Мясищевы и семьи других работников ЦАГИ, в Москву ходил паровичок. Провожая знакомых, приезжавших в воскресенье за город, Владимир Михайлович вскакивал в вагон и выпрыгивал из него в самом конце платформы. Один раз упал, что, впрочем, не охладило пыла.

Будучи в деле предельно пунктуальным, аккуратным и точным, он вечно опаздывал в театр, в консерваторию, даже к поезду. Очевидцы свидетельствуют: если, например, семья Мясищевых куда-то уезжала, то обычно в один вагон впрыгивала жена с малолетней Машей, а в другой — Владимир Михайлович с чемоданами. Очевидно, подводила привычка все по минутам рассчитывать и не учитывались непредвиденные задержки и остановки.

Основное внимание бригада экспериментальных самолетов уделяла проектированию АНТ-41. Оно началось в августе 1934 года и окончилось в мае 1936-го. Если пользоваться современными званиями, Мясищев делал эту машину в качестве главного конструктора при генеральном конструкторе Туполеве. Иными словами, он обрел большую самостоятельность. АНТ-41 стал его первым самолетом.