Небесная Секира - [2]

– Что сделаю я из сего камня? Скую плуг, чтобы без устали, год за годом, бороздил он мягкую землю? Скую якорь, чтобы прочно держал он судно в грозу и в бурю, в шторм и в ураган? Скую чашу для масла и вина, огромную и сияющую подобно полной луне? Или скую цепь, нерушимые оковы для врагов моих пиктов, для вождей Валузии, Туле и Грондара?

Тут он остановился, подумал и сказал так:

– Но вспаханные добрые земли, и быстрые корабли с мачтами и веслами, и драгоценную посуду можно отнять, ибо ни плуг, ни якорь, ни чаша не защитят в годину бедствий; возложить же цепи на врагов своих можно лишь победив их оружием. А потому скую я не лезвие плуга, а лезвие боевого топора, не острие якоря, а губительное навершие секиры, не глубокую чашу для вина, а прочные кольца для рукояти - и обратятся те кольца, и лезвие, и острие в цепь и рабский ошейник для недругов моих!

Как сказал Гидалла, так и сделал. С утренней зари до вечерней звенел и стучал его молот, сыпались алые искры, выли и ярились Четыре Ветра, когда Великий Кузнец раздувал мехи. Грохот и черный дым, расползавшийся по склонам Айи, пугали птиц; с криком метались они над морем и скалами, словно неприкаянные души, ускользнувшие с Серых Равнин. Вздрагивала земля, и звери лесные уносились прочь, подальше от берега, от жуткого грома и яростных молний. Рушились хижины, ураган срывал крыши, валил изгороди, калечил рощи фруктовых деревьев; в ужасе ревел на пастбищах скот. Но люди были спокойны. Знали они, что прародитель Гидалла, спустившись с высокой вершины Айи, подарит им н е ч т о. Силу ли, что пересилит сильных, мощь ли, невиданную в веках, защиту ли и крепость, что устоят под ударами жестоких врагов. Не только устоят, но и позволят ответить ударом на удар, кровью за кровь, набегом за набег!

И воины клана Южного Ветра, рослые широкоплечие мужи, черноволосые, с синими глазами, то простирали руки на запад, к островам диких пиктов, то на восток, где за широким проливом лежали богатые туранские земли, где тянулись бескрайние равнины, где, подпирая небеса, высились каменными громадами города Валузии и Туле, Коммории и Грондара. Простирали руки мужи на запад и восток и грозили недругам кулаками; и был для них грохот гидаллова молота слаще нежных напевов флейт.

Солнце склонялось к закату, когда Великий Кузнец отложил свой молот. Небесная Секира, Рана Риорда, сверкала перед ним; искрилось и блестело ее лезвие, похожее на половинку серебряной луны, грозно топорщился четырехгранный наконечник, и два кольца шириной в ладонь были приготовлены для рукояти. На верхнем выбил Гидалла крест, знак старших братьев своих, Четырех Ветров, раздувавших его горн на вершине Айи; на нижнем - символ семи звезд, Семи Светил, своих младших братьев, что указывали дорогу путникам и мореходам. На лезвии же огромного топора не было ни тайных знаков, ни священных символов, ни украшений, ни рисунков, ни иероглифов, ибо предназначалось оно провидцем Гидаллой для других дел и иных свершений.

Рана Риорда лежала поперек наковальни словно новорожденный младенец, коему боги не успели еще даровать душу. Она была мертва; вернее, еще нежива, потому что смерть означает забвение и тлен, а перед нею простирался долгий путь - столь долгий, что сам Гидалла, кователь-провидец, отпрыск Древних Богов, не мог пройти по нему мыслью и чувством до конца.

Он поднял руки к вечернему небу, потом раскинул их в стороны, над водами и землями, реками и ручьями, скалами и горами, равнинами и лесами. Здесь и там - повсюду! - обитали братья его и сестры, такие же потомки Древних Богов; и всех их молил Гидалла о помощи, просил поделиться частицей своей силы. У неба и небесных светил испрашивал он сияние и блеск; у скал - несокрушимую крепость; у вод - подвижность и гибкость; у ветров - стремительную силу и жестокость; сам же он наделял творимую душу провидческим даром.

Откликнулись стихийные духи, родичи Кузнеца - те, чьи имена исчезли, канули в вечность после Великой Катастрофы. Но в допотопном древнем мире были они еще могучи и сильны, и сила их перелилась в руки Гидаллы; он ощутил ее как тяжкий и жаркий поток, устремившийся от плеч к локтям и запястьям - словно река огненной лавы стекала по жилам его, чтобы выплеснуться куда-то, в воздух, в камень или металл, проникнуть в мертвую бесплодную твердь, наделив ее тайной и могущественной жизнью. Прикрывая ладонями сверкающее лезвие, Кователь сгорбился и застыл, шепча заклятья; дар родичей впитывался в холодную сталь, пробуждал ее от сна. Он чувствовал: то - грозный дар! Страшный!

Потом он резко отвел руки, и капля крови из рассеченного пальца расплылась на серебристом металле. Секира будто бы вскрикнула; багровая вспышка метнулась по кромке ее лезвия, и кровь исчезла.

Склонив голову, Гидалла посмотрел на свое творение - уже живое, подавшее голос в первый раз - и произнес:

– Отныне и впредь будешь ты узнавать мою кровь, мою плоть и руку моих потомков. Ты не предашь их, ибо карой станет развоплощение и гибель; ты не покинешь род Южного Ветра, ибо жизнь твоя будет зависеть от сыновей моих, внуков и правнуков - только они дадут тебе то, чего ты жаждешь. Предсказывая, ты не обманешь их; сражаясь, не подведешь. Попав же к чужим, ты будешь убивать, убивать и убивать! Убивать, пока не вернешься к роду моему и племени, в руки того, кто окажется старшим из моих потомков. Он насытит тебя, он тебя успокоит! Он повелит, и ты выполнишь!