Небесная поэзия Есенина - [57]

Волшебной мысли, сдобренной любовью.

Взойдёт Россия. Дайте только срок.

Недаром я расписываюсь кровью.

В тетрадке моей за 1995-й год далее от 14 октября записано стихотворение Есенина о

собаке Качалова, новое, небесное.

Но передо мной лежит книга «Жизнь Есенина. Рассказывают современники». И на 531

странице – бесподобно трогательные воспоминания известного актёра Царских театров Василия

Ивановича Качалова. Мало кто сумел с такой любовью и необыкновенной выразительной силой

нарисовать образ Рязанского Поэта. И я считаю себя обязанной вспомнить эти строки.

166

КАКИМ БЫЛ ЕСЕНИН

«До ранней весны 1925 года я не встречался с Есениным, не видал его лица, не видал даже

его портретов.

Почему-то представлялся он мне рослым, широкоплечим, широконосым, скуластым,

басистым.

Но стихи его сразу полюбил, как только наткнулся на них, кажется, в каком-то журнале в

1917 году.

И потом во время моих скитаний по Европе и Америке всегда возил с собой сборник его

стихов. Такое у меня было чувство, как будто я возил с собой – в американском чемодане –

горсточку родной земли, так явственно, сладко и горько пахло от них родной землёй».

Далее Качалов описывает обстоятельства, приведшие Есенина в дом актёра. А потом

говорит уже о первой встрече:

«Прихожу домой. Небольшая компания моих друзей и Есенин уже сидят у меня.

Поднимаюсь по лестнице и слышу радостный лай Джима… Тогда Джиму был всего четыре

месяца.

Я вошёл и увидел Есенина и Джима – они уже познакомились и сидели на диване,

вплотную прижавшись друг к другу.

Есенин одной рукой обнял Джима за шею, а другой держал его лапу и хриплым баском

приговаривал: «Что это за лапа, я сроду не видал такой!» Джим ласково взвизгивал, стремительно

высовывал голову из - под мышки Есенина и лизал ему лицо.

Есенин встал и с трудом старался освободиться от Джима. Но тот продолжал на него

скакать и ещё несколько раз лизнул его в нос. « Да постой же, может быть, я не хочу больше с

тобой целоваться!» – бормотал Есенин с широко расплывшейся детски лукавой улыбкой. Сразу

запомнилась мне эта детская лукавая, как будто даже с хитрецой улыбка.

Меня поразила его молодость. Когда он молча и, мне показалось, застенчиво подал мне

руку, он показался мне почти мальчиком, ну, юношей лет двадцати. Когда он заговорил, сразу

показался старше… Как будто усталость появилась в глазах.

Глаза и рот сразу заволновали своей выразительностью. Вот он о чём-то заспорил и

внимательно, напряжённо слушает оппонента: брови слегка сдвинулись, не мрачно, не скорбно, а

только упрямо и очень серьёзно. Чуть приподнялась верхняя губа – и какое-то хорошее выражение,

лицо пытливого, вдумчивого, в чём-то очень честного, в чём-то даже строгого, здорового парня, –

парня с «крепкой» башкой.

А вот брови ближе сжались, пошли книзу, совсем опустились на ресницы, и из-под них уже

мрачно, тускло поблескивают две капли белых глаз – со звериной тоской и со звериной дерзостью.

Углы рта опустились, натянулась на зубы верхняя губа, и весь рот напомнил сразу звериный

оскал.

А весь он вдруг напомнил готового огрызаться волчонка, которого травят. Но вот он

встряхнул шапкой белых волос, мотнул головой – особенно, по-своему, но в то же время и очень

по-мужицки – и заулыбался озаряющей улыбкой. И глаза засветились «синими брызгами»,

действительно, стали синими.

Замечательно он читал стихи. И потом, каждый раз, когда я слышал его чтение, я всегда

испытывал радость.

У него было настоящее мастерство и заразительная искренность. Как только он начинал

читать стихи, у него становилось прекрасное лицо: спокойное, без напряжения, без гримас, без

аффектации актёров, без мёртвой монотонности поэтов.

А лицо выражало все чувства. И даже, думаю, если кто не слышал бы его голоса, но по

лицу мог догадаться, о чём звучал его стих, выражающий живое чувство.

Джим внимательно смотрел в рот читающего Сергея. А перед уходом Есенин снова долго

жал ему лапу.

Как он выглядел? Всё в нём, Есенине, было ярко и сбивчиво, неожиданно контрастно.

Казалось, он менял лики мгновенно.

Белоголовый юноша, тонкий, стройный, изящно, ладно скроен и как будто бы крепко сшит,

с васильковыми глазами, не нестеровскими, библейскими, а такими живыми, такими просто

синими, как у тысячи новобранцев на призыве, рязанских и московских, и тульских. – что -то

очень широко русское.

167

Парижский костюм, чистый, мягкий воротничок. Сверху на шее накинуто шёлковое

сиреневое кашне.

Светло-жёлтые кудри рязанского парня. Рука хорошая, крепкая, широкая, красная, не

выхоленная, мужицкая.

Голос с приятной сипотцой. Заговорил этим сиплым баском, сразу распылилась, растаяла,

как пудра на лице, вся эта «европейская культура».

И подумал я: куда ещё вторгнется эта необузданная Рязань, Русь наша, в какие Миры

войдёт, кого покорит?!»

Земное стихотворение Есенина о собаке Качалова известно: «Дай, Джим, на счастье лапу