Небесная кобра - [3]

Через пару минут и до Семёнчика долетел низкий ровный звук. Что это?.. Из-за облаков вынырнул самолёт и, всё быстрее и быстрее увеличиваясь в размерах, стал приближаться к полуразрушенным постройкам «Сибпромохоты». Умка, приподнявшись на задние лапы, звонко, заливисто залаял. Выйдя из оцепенения, Семёнчик, повинуясь какому-то бессознательному внутреннему порыву, махнул крылатой машине. Тёмный силуэт самолёта пошёл на разворот. Снова зайдя в створ реки, машина стала снижаться. Почти задевая шасси верхушки деревьев, она долетела до начала плато и, нырнув вниз, коснулась тёмно-бурых плит каменистой поверхности пляжа, которые тянулись вдоль правого берега речки.

Из-под колёс взметнулось облачко пыли, двигатель надрывно взревел, и, замедлив ход, винтокрылая машина покатила вдоль речки в сторону базы. Забор в том месте уже окончательно сгнил, щерясь в небо редкими столбами пролётов, и Семёнчик мог видеть, как из кабины военного самолёта (именно военного!) вылез лётчик в кожаной куртке и шлеме. Спрыгнув на землю, он жестом подозвал остолбеневшего деда. Семёнчик не сомневался — перед ним стоял военный истребитель времён Второй мировой войны! Уж он-то насмотрелся этой техники на ремонтных площадках! В тот военный год их семья жила в Красноярске. Отец Семёна Пантелеймон был механиком, как говорится, от бога, мать сутками пропадала в госпитале, вот и болтался пятилетний Сёма то в госпитале, то на ремонтной площадке.

Там и приклеилось к нему на всю жизнь ласковое «Семёнчик». Ремонтники то и дело подзывали: «Семёнчик, принеси это! Семёнчик, подай то!»

Тогда основной американской машиной, идущей на фронт, был истребитель Aircobra, или просто «кобра», как её называли летчики. Самолёт неплохо себя зарекомендовал в бою, но к русским морозам был совсем не готов. Вот и приходилось ремонтникам в Красноярске адаптировать машину к российским широтам: меняли непригодную для студёной погоды резину, заморские антиобледенители на наши — морозоустойчивые да трубки покрепче ставили. Некоторые лючки на «кобре» были настолько малы, что в рукавице только детская ручонка и могла пролезть, а без рукавиц работать было невозможно — пальцы на морозе мигом деревенели. Вот и намёрзся тогда маленький Сёма, помогая взрослым, чем мог.

Именно туда по красноярской воздушной трассе Уэлькаль — Сеймчан — Якутск — Киренск — Красноярск перегоняли американские самолёты наши пилоты по договору союзных государств. Там в короткие минуты отдыха механики передавали услышанные от лётчиков истории об опасных, а подчас и гибельных перелётах через Чербский и Верхоянский хребты, Оймякон, где самым страшным врагом наших асов были лютые морозы. Рассказывали, к примеру, о лётчике Терентьеве, как-то у Верхоянского хребта у его «кобры» отказал двигатель. Так вот он сумел посадить машину в непроходимой тайге прямо на речку. Говорят, если бы не оленеводы — так замёрз бы. Накрепко засела в памяти маленького Семёнчика услышанная история, часто он представлял себе этого Терентьева, а по ночам и сам вместе с ним геройски сажал «кобру» в лесу и встречался с оленеводами.

Чего только ни передумал, чего только ни припомнил дед Семёнчик, пока приближался к истребителю, заодно и себя в очередной раз поругивал, что оставил дома ружьё. Потом и вовсе успокаивал себя, что самолёт, дескать, принадлежит какому-нибудь историко-патриотическому клубу да неопытный пилот заблудился. Дед не раз видел телепередачи с такими игровыми баталиями, когда участники, переодевшись в форму солдат разных эпох, а то и вовсе облачившись в латы, ходили стенка на стенку. Ну, дети детьми! Чем только народ себя не развлекает! Их бы удаль да на сенокосе. А самолёт-то с каждым шагом становился всё ближе и ближе — пилота уже разглядеть можно. Что-то подсказывало деду: всё, чем он себя только что успокаивал, — выдумки. Настороженная поза, расстёгнутая кобура, нервно подрагивающие кончики пальцев у рукояти пистолета, подозрительный взгляд усталых цепких глаз выдавали сильное напряжение человека.

Как ни старался Семёнчик идти твёрдо, колени его предательски подрагивали. Чуя недоброе, вытянув вперёд смолянистую морду с белым «бланшем» под правым глазом, будто перед ним добыча, рядом опасливо шёл Умка. Истребитель картинкой из далёкого военного детства лачил глаза свежей краской. Нос самолёта опирался на длинную тоненькую стойку и в сгущающихся сумерках напоминал неуклюжего гигантского таёжного комара, впившегося жалом в камень.

— Лейтенант Терентьев, лётчик, — первым представился пилот.

— Дед Семён, танкист, — вспомнил Семёнчик былые армейские годы и даже как-то приободрился.

— Шутник ты, отец, — чуть улыбнулся лейтенант, — в русско-японскую танков ещё не было.

После крепкого рукопожатия он как-то сразу обмяк — усталость взяла своё, снял шлем, обтёр рукавом взмокший лоб.

— Совсем вымотал меня Верхоянский, двигатель забарахлил, думал, всё — конец. А тут гляжу — полосочка вдоль речки что надо — ровная, гладкая.

У этого коня чуть что — нога передняя подламывается, а сейчас ничего, выдержал. — Лейтенант ласково посмотрел на «комариное жало».