Не зяблик. Рассказ о себе в заметках и дополнениях - [11]

И еще важное. Гришина прямота была – я знаю, ему не понравился бы такой эпитет, но не знаю, как сказать по-другому, – теплой. В нем вообще не было нашей сегодняшней повсеместной злобы и раздражительности. Всеобщая оголтелость, которую он успел застать (хотя теперешнего размаха она еще не достигла), вызывала у него скорее недоумение и сочувствие к тем, кто не видит очевидного. И если уж пытаться найти в его позиции, в его взгляде хоть какой-то ущерб, то можно сказать лишь вот о чем – Гриша, который никогда не позволял себе самообмана, обманывался, как мне кажется, в одном. Он всегда, всегда считал, что можно объяснить. И что всякий – при нужном стечении обстоятельств – способен понять.
И какой же это прекрасный самообман! Насколько он дороже ставшего теперь рефреном и в каком-то смысле более соответствующего действительности «если надо объяснять, то не надо объяснять». И потому, что в нем есть вера в людей, от которой мы уже почти отвыкли, и прямо-таки потому, что именно благодаря этому самообману у нас были Гришины посты в фейсбуке, его статьи и вообще все, что складывалось в его «голос».
Голос, без которого у нас остались только ругань, ни на чем не основанное высокомерие, разделение на «своих» и «чужих» и взаимная глухота. Сквозь которую, правда, прорывается звук отсутствия этого голоса.

«Критика из подполья» Рене Жирара

23.11.2012

В издательстве «Новое литературное обозрение» вышел сборник эссе о литературе французского философа Рене Жирара. Дашевский (он перевел на русский язык важные труды Жирара) ни за что не хотел писать рецензию. Тогда я решила заставить его рассказать о ней другим способом – взять у него интервью.

Анна Наринская: До того как начать говорить про эссе Рене Жирара о Достоевском, хочу задать более общий вопрос. Жирар – он про что? Скажем, про Бодрийяра можно сказать, про что он. А про Жирара?

Григорий Дашевский: Про Жирара еще легче сказать, «про что он», чем про Бодрийяра: он очень последовательный, ясный автор, почти мономаньяк. Его путь имеет совершенно четкие этапы. Первый его этап – с начала шестидесятых до начала семидесятых. Тогда самым важным для него было понимание: желание не автономно. Вот человек, например, хочет яблоко и думает, что он хочет его сам по себе, – а на самом деле это его отец, или друг, или герой в кино захотели яблоко, и он им подражает. Главный тезис Жирара первого этапа – желание не автономно, оно подражательно, оно, как Жирар говорит, миметично. В шестидесятые годы, когда желание считалось чуть ли не единственной вещью, выражающей самость человека, когда сложился настоящий культ желания, приведший в конце концов к шестьдесят восьмому году, утверждать такое – значило по-настоящему пойти против течения.

Первую свою большую работу Жирар написал в шестьдесят первом. Она называется «Ложь романтизма и правда романа» – в самом названии уже сформулировано то, о чем мы сейчас говорим. Романтизм – это тот период в европейской культуре, в европейском сознании, когда все оказывается сосредоточенным на этой мнимой автономности человека в выборе желаний, целей и так далее. Романтизм делает из этого будто бы автономного «я» божество и знаменует окончательный переход от традиционного религиозного общества, где божество – это Бог, находящийся над людьми, к тому, чтобы обожествлять свое «я». И главный тезис Жирара в том, что романтизм лжет – потому что, обожествляя себя, люди на самом деле обожествляют другого. Автономия – это мнимость. Она всегда оказывается зависимостью, подражанием, рабством – и об этом как раз говорится в великих романах. Поэтому книжка так и называется: «Ложь романтизма и правда романа».

А. Н. Так, это первый этап. А потом?

Г. Д. Второй этап – это открытие во всех культурах мира следствий, к которым привело это подражательное отношение к другому, а именно – к войне всех против всех. Об этом он говорит в книге «Насилие и священное», которая переведена на русский десять лет назад. Третий этап, выраженный в книге «Козел отпущения», – это исследование того, как христианство вскрыло все эти механизмы и поселило нас в том мире, где мы живем сейчас.

А. Н. Эссе «Достоевский. От двойника к единству» написано в шестьдесят третьем. То есть это одна из книг его первого этапа. Достоевский как-то особенно важен для понимания миметической сущности желания?

Г. Д. Для Жирара Достоевский – высший пункт развития европейского романа. А именно в развитии европейского романа выходит на свет мнимость автономии, та самая зависимость от чужого желания.

Европейский роман – это общепризнано – начинается с «Дон-Кихота». А там – и это очень важный для Жирара пункт – пример для подражания, рыцарь Амадис Гальский, находится в другом мире. То есть в каком-то смысле «Дон Кихот» принадлежит еще религиозному обществу, где с теми, кому надо подражать, невозможно столкнуться в реальности. И, значит, невозможно превратиться в соперников, дерущихся за один и тот же объект. А в конце этого начинающегося «Дон-Кихотом» пути стоит Достоевский, у которого люди впадают в зависимость уже просто от первого встречного и начинают ему подражать, хотеть того же, что и он. Там все эти ситуации максимально обострены – потому что у Достоевского сам человек и его образец часто оказываются сближенными до какого-то критического расстояния.