Не жалейте флагов - [2]

– Я это из-за ног, мадам. Силы у меня уже не те. Я еще кое-как справлялась прежде, но теперь, когда в доме полно детей…

– Видите ли, в военное время не приходится ожидать, что нам будет легко. В военное время приходится идти на жертвы. Это наша работа на победу.

Однако горничная стояла на своем.

– У меня в Бристоле замужняя сестра, – сказала она. – Ее муж был в запасе. Теперь его призвали, и я должна помогать ей.

Час спустя явились три другие служанки с чопорным выражением на лицах.

– Мы с Оливией и Эдит все обговорили и решили: пойдем строить самолеты. Говорят, у Брейкмора набирают девушек.

– А вы знаете, как там трудно?

– Ах, мадам, при чем тут трудности. Все эти бирмингемки. Во что они превращают комнаты.

– Это только на первых порах, пока они еще не освоились. Мы должны помогать им по мере сил. Как только они устроятся и привыкнут к нашим порядкам… – Но, еще не докончив фразы, она увидела всю безнадежность уговоров.

– Говорят, Брейкмору нужны девушки, – твердили служанки.

Мистрис Элфипстон, на кухне, хранила верность.

– Только я не могу отвечать за девушек, – сказала она. – Похоже, они думают, что война хороший повод для баловства.

Ну понятно, ведь работы-то на кухне прибавилось не ей, а ее помощницам, думала Барбара.

Сидевшие на лужайке женщины не были ее подопечными, но, видя на их лицах то же выражение вызова и разочарования, Барбара, вопреки благоразумию, из одного только чувства долга, подошла и спросила, хорошо ли они устроились. Она обращалась ко всем сразу, и потому ни одна не решалась отвечать; избегая ее взгляда, они хмуро смотрели на закрытую гостиницу. «Ах ты господи, – решила Барбара, – ну конечно, они подумали, мне-то какое дело».

– Я живу вон там, – сказала она, показывая на ворота парка. – Это я размещаю вас по квартирам.

– Ах вот вы кто, – сказала одна из женщин. – Тогда, может, вы скажете нам, долго нам придется тут жить?

– Верно, – подхватила другая.

– Видите ли, – ответила Барбара, – у меня такое впечатление, что никто еще как следует не задумывался над этим. Там, в Бирмингеме, думали только о том, чтобы вывезти вас.

– Они не имели права так поступать, – сказала первая женщина. – Вы не можете насильно удерживать нас здесь.

– Но ведь вы, конечно, не хотите, чтобы ваши дети жили под бомбами.

– Мы не хотим оставаться там, где нам не рады.

– Верно, – поддакнула вторая.

– Ну что вы! Мы рады принять вас у себя, можете не сомневаться.

– Да, рады, как кошка собаке.

– Верно.

Барбара несколько минут увещевала беженок, но добилась лишь того, что ненависть, предназначавшаяся Гитлеру, обратилась на нее. Поняв это, она пошла дальше. Дома у начальника бойскаутов, прежде чем получить обратно бинокль, ей пришлось выслушать рассказ о подселенной к нему школьной учительнице из Бирмингема, которая отказывалась помогать мыть посуду.

Когда она пересекала лужайку на обратном пути, женщины не глядели в ее сторону.

– Ну, а дети-то ваши хоть играют? – спросила она, решительно не желая допускать, чтобы перед ней задирали нос в ее собственной деревне.

– Они в школе. В игры-то играть их учитель заставляет.

– Имейте в виду, парк всегда открыт, если кому захочется туда пройти.

– У нас свой парк был. С оркестром по воскресеньям.

– Ну, оркестра-то я, пожалуй, не могу вам предложить, а в общем в парке ничего, особенно у озера. Приводите туда детей, если захочется, прошу вас.

Когда она ушла, заводила среди мамаш сказала:

– Да кто она такая? Поди, инспекторша какая-нибудь, с этакими-то ухватками. Это ж надо придумать – приглашать нас в парк! Будто он ее собственный.

Вскоре обе гостиницы распахнули свои двери, и на глазах шокированной деревни поток матерей из домов, с ферм и из особняка устремился в их питейные отделения.

За вторым завтраком Фредди решился и прямо из столовой поднялся наверх и переоделся в штатское.

– Надеюсь, горничная простит мне вольность хотя бы в одежде, – сказал он тоном, в каком обычно шутил. За восемь безоблачных лет, прожитых с ним, Барбара научилась понимать такого рода шутки.

Фредди был крупен фигурой, мужествен, преждевременно лыс и поверхностно жизнерадостен; мизантроп в глубине души, он был наделен тем хитрым, острым инстинктом самосохранения, который сходит у богатых за ум; леность в сочетании со злобностью, составлявшей основную черту его натуры, обеспечивала ему уважение окружающих. Многие обманывались на ею счет – многие, только не жена и ее близкие.

Он придавал своему лицу особое выражение не только, когда шутил; было у него такое и на случай, когда приходилось обсуждать его шурина Безила. По замыслу оно призвано было передавать высокомерное неодобрение, подавляемое из уважения к Барбаре; на деле в нем сквозило угрюмство и сознание вины.

Отпрыски семейства Сил по каким-то скрытым от всех других причинам, всегда питали ко всем другим презрение. Фредди не любил Тони; он казался ему изнеженным и надменным, но Фредди все же был готов признать за ним некоторое превосходство; никто не сомневался, что Тони ждет блестящая карьера на дипломатическом поприще. Придет время, и все они будут гордиться им. А вот Безил с детства ставил всех в неловкое положение и давал повод к нареканиям. По чисто личным мотивам Фредди, может быть, и обрадовался бы паршивой овце в семействе Сил, человеку, о котором «стараются не упоминать»; которому он, Фредди, время от времени мог бы подавать руку помощи, великодушно безвестный всем, кроме Барбары, про которого он, Фредди, мог бы даже утверждать, что видит в нем больше хорошею, чем все другие. Такой родственник мог бы в немалой мере способствовать восстановлению поколебленного самоуважения Фредди. Однако, как он скоро убедился, познакомившись с Силами поближе, о Безиле вовсе не старались не упоминать, а как раз наоборот: он составлял предмет едва ли не половины всех их разговоров. В то время они всегда взахлеб обсуждали его последнее бесчинство, всегда прочили ему блестящий успех в незамедлительном будущем, всегда презрительно отвергали неодобрение всех других. Сам же Безил проницал Фредди тем безжалостным глазом, что и – Фредди это замечал – Барбара в пору его ухаживанья и первые годы их совместной жизни.