Не возжелай мне зла - [49]

Имя жены его я произношу довольно громко, но даже это не производит на Тревора никакого впечатления. Голова падает, подбородок снова упирается в грудь. Через секунду голова валится набок, и раздается храп.

— Он у нас много спит, — слышится женский голос рядом. Длинные, давно не мытые волосы, тощая, как трость; она подносит к губам воображаемую сигарету и жадно затягивается. — Замариновали под завязку.

Принимается кашлять, сплевывая мокроту себе на рукав. Кашель будит еще одного больного, он смотрит на меня сначала испуганно, потом с развратной улыбкой начинает часто двигать рукой, словно мастурбирует.

Снова гляжу на Тревора; он уже крепко спит. Господи, этот человек и до туалета самостоятельно вряд ли дойдет, где ему совершать подвиги: надо выбраться вечером отсюда, дойти до паба, а там еще ухитриться подмешать Робби наркотик. Эта женщина права, он ни на что не способен, его организм отравлен алкоголем и лекарствами. В этом отчасти виновата я. Тяжелая мысль.

— Тогда до свидания, Тревор. Прощайте.

Касаюсь его плеча, встаю и направляюсь к дежурной сестре. Салли нигде не видно, и я, не останавливаясь, иду дальше. С души словно камень свалился: с моим прошлым недавние события никак не связаны. Но это чувство сохраняется недолго, на плечах снова тяжкий груз вины при воспоминании о том, что я причастна к смерти Сэнди и ее ребенка. Я хорошо помню слова профессора Фиггиса: «С этого момента все, что вы делаете, вы должны делать чуточку лучше. Мистеру Стюарту вы ничего уже не вернете, зато в будущем не допустите ошибок. И в заботе о людях станете примером для подражания».

Исполнила ли я это его напутствие? Не принесла ли я еще кому-нибудь зла?

Нет, я искренне надеюсь, что такого не было. Я вполне уверена, что отдавала всю себя каждому больному, который искал у меня помощи.

Иду по длинному коридору и, ярдов двадцати не дойдя до кабинета Фила, вижу, как открывается дверь. Не дай бог, застукает меня здесь. Вжимаюсь в стену, потихоньку ретируюсь за угол и снова попадаю в отделение. Я еще не привыкла к ужасной мысли, что он скоро женится, а сможет ли он на целых два месяца забрать у меня детей, мы еще посмотрим.

Прохожу по всему отделению, пытаюсь отыскать Салли. Нахожу ее у бельевого шкафа, она перебирает и складывает чистые простыни.

— Ну, удалось пообщаться? — спрашивает Салли.

— Нет, ты была права. Бедняга.

— И не говори.

— Наверно, к нему мало кто приходит.

— Дочка приходит почти каждый день, а больше никто.

— У него есть дочь?

Вот это номер! Соседи Тревора говорили, что он так и не оправился от горя после смерти супруги, и я поняла, что он так и не женился.

— А я и не знала.

— Ее отдали на воспитание в дом ребенка.

— А мать?

— Я же говорила, мать умерла.

Молчу, пытаясь сообразить.

— Так у него что, было две жены и обе умерли?

— Да нет, насколько мне известно, одна. — Салли складывает простыню в идеальный прямоугольник и кладет на аккуратную стопку таких же белоснежных прямоугольников, края у нее получаются строго параллельные. — Она умерла от рака мозга.

— Нет, этого быть не может… — Я прислоняюсь к деревянному стеллажу, в нос бьет густой запах больничного белья. — Ведь его ребенок умер.

Салли на секунду замирает с очередной простыней в руках, думает.

— Может, ты и права. Всех подробностей я не знаю. Только то, что мне рассказала Кирсти.

Кирсти. В памяти тяжело всплывает далекое прошлое: больница, юная женщина, такая чувствительная, я беру у нее кровь, а она рассказывает о будущем ребенке, о том, как они с мужем решили его назвать. В ушах звенит, я гляжу на Салли и чувствую, как на губах моих застывает мертвая улыбка.

— Сколько ей лет?

— В этом месяце будет восемнадцать. Она просила разрешения сводить отца куда-нибудь пообедать, но ты видишь, куда его поведешь, совсем плох.

Киваю, а сама чувствую, как у меня дрожат щеки.

— А она молодец, эта Кирсти. Ей повезло, попались хорошие приемные родители. Помогли поступить в школу сценического искусства в Ливингстоне. Наверное, талантливая девочка, из нее вышла настоящая актриса. Одна практикантка рассказывала, что месяц назад видела ее в постановке в театре «Лицеум». — Салли кладет последнюю простыню и смотрит на часы. — Пора делать об ход, раздавать лекарства. Ни сна ни отдыха нам, грешным, — улыбается она. — Приятно было повидаться. Я очень расстроилась, когда узнала, что вы с Филом разошлись.

Мне едва удается пожать окаменевшими плечами.

— Жизнь есть жизнь, никуда не денешься.

Прощаюсь, ноги сами несут меня в коридор, ступаю легко и осторожно, словно внизу не пол, а яичная скорлупа. Иду затаив дыхание, а извилины в мозгу раскаляются и чуть не искрят.

Значит, ребенок остался жив.

Ребенок Сэнди и Тревора — девочка, а не мальчик, как сообщила мне Лейла, и она выжила. Но ведь Лейла уверенно сказала, что ребенок умер. Не представляю, как она могла перепутать. Пытаюсь увидеть эту картину: она спрашивает о ребенке в отделении интенсивной терапии для новорожденных, ей отвечают, что ребенок умер. Лейла обязательно должна была назвать фамилию ребенка: Стюарт. Может быть, в тот день умер мальчик с такой же фамилией? Может быть…