Не вернуться назад... - [15]

Вечерами город рано уходит в дома, и на улице редко можно встретить прохожего. Не доносится музыка из парка, дома затемнены, улицы — тихи и пустынны. Дни уходят на заботы по дому: сбегать на рынок, приготовить обед, убрать. Все это на ней с тех пор, как заболела мама. Она заболела еще в прошлом году, как пришла весть о смерти отца, А в июле ей стало совсем плохо. Сейчас она чувствует себя лучше, но врач советует поберечься: с сердцем не шутят. Поэтому все домашние дела легли на плечи Ларисы. Новости приносят Леся Сметко и Галя Белоус, однокурсницы с биофака. Они и на фронт решили идти вместе, но из-за болезни мамы пришлось временно отложить. Сейчас Леся и Галя ждут ее на улице. Она, одеваясь, торопится, и получается еще медленнее. Поэтому волнуется. Но это ей так кажется, волнуется она по другой причине. Вот, кажется, все решено. Но как сказать маме? Она открывает дверь в маленькую комнату, где на кушетке лежит мать. Окно занавешено, от этого в комнате полумрак и, несмотря на теплую погоду, прохладно.

— Ты, Лара?

— Как себя чувствуешь, мамочка?

— Ничего… Вот полежала немножко, стало получше, а то с утра расходилось, в груди теснит. Кто там приходил к нам?

— Да это Галя с Лесей. Говорят, уже почти все с нашего курса ушли на фронт: кто в армию, кто в истребительный. Остались только те, кого не берут по болезни или еще почему-нибудь.

— Связала я тебя.

— Что ты, мамочка! Ты поправляйся скорее, обо мне не беспокойся. — Лариса наклоняется к матери, щекой — к ее лицу. — Ты только не волнуйся, одну тебя я не оставлю никогда. Будем и после войны всегда вместе, я и замуж не пойду.

— Цокотушка ты моя. Говори уж, что там у тебя?

— Нас вызывают в райком комсомола, — после паузы шепотом произносит Лариса. Мать гладит пышные волосы дочери и задумчиво отвечает:

— Знаю, тоже рвешься на фронт. Небось заявление уже отнесла. Вот и вызывают.

— Что ты, мамочка, честное слово… На кого я тебя брошу? Я только просила дать какое-нибудь поручение тут, в городе.

— Ничего, ничего, это я так. Я уже поправилась. А ты ступай. Все идут, и ты иди. Чем мы хуже других? Я тоже пошла бы с вами, если бы не прицепилась эта хворь.

Лариса крепко целует мать и стремительно выбегает на улицу к подругам. Она знает свою мать, сказанное ею — не пустые слова. Когда началась война, мать сказала: «Мы с тобой, дочка, из семьи военного. Нашего отца они убили. Пойдем воевать за него и вместо него».

Отец погиб год назад, в конце той малой, но жестокой войны. В самом ее конце. Перед перемирием. В последнем письме он писал, что за штурм Выборга получил орден Красной Звезды. Потом писем долго не было. Лариса с матерью волновались, но старались объяснить для себя затянувшееся молчание отца.

В мае в Калинин возвратился после госпиталя его сослуживец и привез им ту страшную весть. Вскоре пришло извещение.

Батальонный комиссар Яринин после боев за Выборг был переведен на командную должность, сменив погибшего командира батальона пограничников. До этого он проходил службу в политотделе дивизии, давно просился в войска и был неравнодушен к пограничникам. Была тому причина: в свое время службу начинал на границе. Дивизия была переброшена километров на семьдесят севернее и готовилась к наступлению дальше на запад. Под вечер батальонного комиссара вызвал комдив и приказал взять на правом фланге небольшую железнодорожную станцию. Противник там сильно укрепился и мог помешать успешному наступлению дивизии. Попытки взять станцию с ходу не увенчались успехом.

Батальон встал на лыжи, скрытно прошел передний край — благо была метель — и, в течение ночи проделав многокилометровый марш-бросок по вражеским тылам, вышел к станции с западной стороны, внезапным ударом захватил ее почти без потерь, противник в панике бежал, побросав амуницию и оружие. Правофланговые роты дивизии, воспользовавшись переполохом, выдвинулись вперед и заняли исходное положение на западной окраине населенного пункта. Задача была решена.

Батальонный комиссар подошел к крайнему приземистому строению и, приказав адъютанту вызвать к нему командиров рот, присел на валявшийся тут ящик. Он только сейчас заметил, что уже наступило утро, давно прекратилась метель, небо очистилось и сквозь пушистые в снежных шапках ели пробиваются первые лучи солнца. Даже удивился, что обратил на это внимание. В эту зиму для него будто совсем не было ни солнца, ни елей, ни погоды. Были одни бои, походы, короткие привалы и снова бои…

Он снял лыжи и каску, достал кисет и почувствовал, как смертельно устал, хотелось хоть на несколько минут прилечь. Но тут подбежал на лыжах адъютант, и это снова вернуло комбата к той жизни, которой он жил последние три месяца. Адъютант доложил обстановку и, зайдя за угол, начал снимать лыжи. В этот момент хлопнул выстрел, который вообще-то не был чем-то необычным. Но адъютант все же выглянул из-за сарая, и первое, что бросилось ему в глаза, — осыпавшийся струйками снег с раскидистой ели, стоявшей в глубине подступившего к станции леса. Батальонный комиссар по-прежнему сидел на перевернутом ящике, прислонившись спиной к стене сарая, голова его была неестественно запрокинута. Обожженный страшной мыслью, адъютант хотел было броситься к комбату, но в следующее мгновение схватил автомат и, обогнув с другой стороны сарай, дал по верхушке ели несколько очередей. Треснули ветки, густо посыпался снег и, тяжело грохнув на землю, свалилась «кукушка». Адъютант подбежал к комбату, увидел на его полушубке кровь и что есть силы крикнул: «Фельдшера к командиру!» Но тут же понял, что командиру уже никто и ничто не поможет. Бежали к сараю бойцы, встревоженные внезапной стрельбой, блестел в утренних лучах снег, взвихренный десятками лыж, пахло пороховой гарью. Был последний день февраля…