Не в парнях счастье - [2]

– Что ж ты за шалава такая, чем у тебя только голова набита! – орала мать. – Неужели эту чертову математику выучить не можешь? Хочешь на второй год остаться? Хочешь, чтоб тебя из пионеров поперли?

– Ты, дочь, расстраиваешь нас, – баритоном бубнил отец.

– А ты ее не учи, сам-то что – лучше? – моментально переключалась мать. – Таскаешься? Думаешь, если инвалид, то можно лапки кверху и все на меня?

– Папа, ты инвалид? – ужаснулась я.

– Мозга! – моментально отреагировала мать. – Пропил здоровье, а теперь государство ему плати!

– Ты мальчика не трогай, он такой из-за тебя, – вступалась третьим голосом бабуля. Что ни говори, а сын есть сын, даже когда этот сын заходит к тебе домой раз в месяц, не чаще, хотя ты живешь всего в двух кварталах, на набережной. И заходит в основном, чтобы стрельнуть двадцатку «до пенсии», хоть и ты, и он знаете, что двадцатка уже никогда не вернется. Папа был человеком простым и непритязательным. И во многом он обеспечил мою пожизненную лояльность к представителям сильного или, вернее, сильно пьющего пола. Папу я любила, папа был ко мне ласков и добр, особенно после «приема» у «стекляшки». Когда папа принимал пиво, он становился сентиментален и склонен к долгим разговорам, прерываемым только на удовлетворение естественных нужд у забора пункта приема тары.

– Папа, а ты счастлив?

– А как же? – удивлялся он.

– Но мама тебя не любит. Она орет же все время.

– Мама меня не любит? – даже немного обижался папуля. – Да мы с Зинкой сто лет вместе. Она просто такая уж есть – буйная. Зато готовит! Ты, дочь, учись. Самый короткий путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

– Да? – удивлялась я и со всей своей детской непосредственностью пыталась представить себе этот самый путь. Буквально представить. От двенадцатиперстной кишки до левого желудочка. И хихикала, представляя, как прокладывается этот путь.

– Смейся-смейся, – суровел отец. – С тем, как ты готовишь, на тебе не женится и такой, как Аркашка.

– Ой, не очень-то и хотелось, – фыркала я в ответ. Да, готовила я омерзительно, и сколько бы экспериментов ни ставила, есть мои сгоревшие снаружи и сырые внутри блюда могли разве что бездомные коты. И то только зимой, когда на помойках вся другая еда замерзала. Но при чем тут Аркашка – наш сосед с четвертого этажа? Не о такой любви я мечтала, обнимая старую, сбившуюся в ком ватную подушку. Аркашка у нас был что-то вроде местного юродивого. Жил он уже много лет один, вернее, с псом Кузькой, неопределенной породы и воспитания. В силу каких-то неуловимых причин, с тех пор как ему исполнилось лет шестнадцать, мамаша его куда-то делась. Я не помню ни ее имени, ни того, как она выглядела, но знаю точно, что она была. И куда она подевалась, никто до конца не понял. Кажется, она уехала строить любовь с каким-то командированным, а квартиру оставила сыну. Но это было только предположением.

– Аркаш, а ты бы женился на мне? – спросила я его как-то, просто так, в шутку. Мы с Аркашей частенько сидели на детской площадке и беседы беседовали. Он хоть и был старше меня лет на десять, но по своей наивности и открытому отношению к миру и к людям равнялся солнечному зайчику. Жизнь его была простой и понятной, он работал грузчиком, тут же, в «стекляшке», зарплату получал пивом, так как денежный эквивалент все равно спускал бы на него же. И немного – продуктами питания. Потребности у него были минимальными, а коммуникабельность, особенно после употребления зарплаты внутрь, – просто образцовой. И дружить с ним было – одно удовольствие, если он не становился совсем уж в лежку пьян, конечно.

– Женился бы, отчего же, – подумав, ответил он.

– Что ты говоришь? А папа считает, я готовлю плохо, – добавила я.

– Ну, пельмени-то сваришь, – пожал плечами он. Да, это было мне по силам. Однако слова папины про мою женскую несостоятельность сильно запали мне в голову. Красотой я не блистала, если только не считать весьма внушительного уже на тот момент роста. Однако лицо у меня, как говорится, требовало кирпича: широкие скулы, нос-картошка, не слишком большие карие глаза. В профиль смотреть – так вообще можно только рыдать. Подбородок, правда, волевой, но вот руки – крупные, под стать росту, с широченными ногтями, которые сколько ни крась, ни маникюрь – не смотрелись изящно. Нет, вообще во мне никогда не было ничего изящного – лошадь, она и есть лошадь. Только что ноги длинные. Так ведь на одних ногах далеко не уедешь, думала я. Да уж, мысль о сомнительных перспективах засела во мне прочно, навевая мучительные сомнения и страхи. Да и отчего бы не засесть, если ничего другого в голове не хранилось. Школа к тому времени уже подходила к своему логическому завершению, я готовилась пройти через последний позор последнего школьного года, игольное ушко экзаменов, а там оставить школу позади, переступив порог какого-нибудь пыльного училища. А что еще я должна была предположить при своем уровне интеллекта и образования? Не в институт же идти, в самом деле? Даст бог, хоть восьмилетку закончу без единого оставления на второй год. Но тут судьба вмешалась снова, в лице худенькой остроносой девчонки, сидящей на тюках с вещами. Около нашего подъезда.