Не уймусь, не свихнусь, не оглохну - [8]

Чем хороша Москва — всегда можно заправить на Кузнецком любимую шариковую ручку. Второй корпус гостиницы «Армения» в Столешниковом переулке — бойкое место. Работаем в театре им. Моссовета. Добиваем Москву сибирским искусством — аншлаги, спрашивают лишний билетик, принимают на «ура!». «Орфей» идет первым номером.

Говорил с Наташей по телефону, сразу как прилетел, кажется, 1 августа. Сообщила, что собирается замуж (!) Боже, сколько комизма в этом серьезном мире, телефонную трубку глотать не стал, смеяться тоже как-то не хотелось… Говорили 20 мин., потом нас прервали. Интересное кино всегда прерывается на самом интересном месте.

Москва. Август 74

Мелькнул московский месяц остро и нежно, с болью и радостью, как довесок ко всему этому году. 200 рублей отпускных! Невероятно большие деньги. Подумаю обо всем в самолете, если не усну.

Домой прилетел 26 августа. Все по-прежнему. Жарко. Пыльно. Дворовые мальчишки настолько выросли и возмужали, что мне пришлось пить с ними самогон по вечерам за сараем и ходить на танцы. Рядом с ними я совсем старик, начинающий лысеть. Попал в драку, остался цел, а крови было много. Впечатлений масса… В свои 20 я тоже был немного бандитом, но умеренным — эти бодрее.

Перевальск. Авг. 74

Ростов — величина постоянная. Если еще есть что-то стабильное в этой неразберихе — то это он и мое отношение к нему… Тысячу раз прав Горбенко! Но платит ли он мне такой же любовью?.. Хотел бы быть поместным дворянином — понял это в гостях у Милованыча. С утра ходил в плавках по саду и лениво думал о жизни, к вечеру нагружались домашним вином (!), зело доброе вино, и философствовали, лежа где придется: в кустах помидор, на полу летней кухни, у колонки, чтобы было слышно, как журчит вода… Поговорить! Что еще нужно русскому человеку, хотя бы раз в год — поговорить! Пьяные образы:

Фридман — залез в бутылку и не может выбраться… Я — проглотил кусочек тротила, бикфордов шнур торчит изо рта, прикуриваю, как сигарету…

Бред:

На зеленой [щеке] Кисловодска

Умерло мое сердце.

И не надо быть фантазером,

Чтобы поверить в это.

Ростов. Змеевка, частные владения М.

Настя взрослая. Писать о ней невозможно, легче написать роман с продолжением. Да и зачем? Я помню все и ничего не забуду. Мы бродим по горам, «ходим за облаками». Вот с кем можно говорить серьезно! Она спрашивает, что такое — митинг, вернее — кто это. Потом утверждает, что перепутала его с Никсоном, который приезжал в гости к Брежневу; она останавливается у афиш, читает и рассказывает мне, где кто; она рифмует — Ленинград с виноградом, дорогу с берлогой, она говорит о чертовом колесе: «Я его боюсь, потому что его назвали „чертовым“, вот если бы его назвали обозрением, я бы не боялась». Она говорит: «Да полно, Коляша!» — и добавляет: «Я шучу». Она взрослая. Ей пять с половиной.

Кисловодск. Авг. 74

Вечером играли в преферанс — Василий Игнатьевич (Ешенко Василий Игнатьевич — директор Кисловодской филармонии), Зина (Трояновская Зинаида Леонидовна, его супруга, актриса — родители моей жены Наташи Трояновской), Флиер (Флиер Я. В. — народный артист СССР, пианист) и я. Дилетанты. Конечно, обыграл. Под утро воскликнул: «Я играю лучше Флиера!» — «Слава богу, что не на рояле», — заметил Яков Владимирович. Сразу по приезде получил два письма от Т. И все.

Д. Д. Зиомиру

Дима, Дима!

Как все скоротечно

Не успели сыграть в шахматы,

А пора играть в ящик…

Зиомир Дмитрий Дмитриевич — скромный ростовский рентгенолог, замечательный неизвестный поэт, многие строчки его до сих пор ношу в себе. Он был намного старше меня, и я гордился этой дружбой. Дмитрий Дмитриевич открыл мне другую литературу (самиздат), Александра Вертинского и мир больших шахмат.

Кисловодск. 23 авг.

Русская литература осиротела — умер Вас. Шукшин. Надежда Аполлинарьевна Казанцева (музыковед, друг семьи Ешенко) прилетела из Москвы 3-го и рассказала, не хотел верить (редко ли «хороним» известных людей?). Ждал следующего дня, ждал газет, и вот в «Правде» — некролог, скончался 2-го октября. Давно так не горевал, как будто по себе плачу.

4 окт. Кисловодск

Хочется сделать последнюю запись в этом году, а он беспощадно убегает, через полтора часа будет 75-й. А этот был славный, несмотря ни на что, славный. Я получил от него все и даже больше — и боль, и радость — все! Теперь буду платить… Ладно, все нормально. Плывем дальше.

31 дек. 74 г.

1975

Это называется приплыли… Когда, бишь, была последняя запись — семь месяцев назад. Давнехонько… Помнится, встречали Новый год. Нет, не вспоминать же все, что было в эти семь месяцев… Не все очевидно. Многое забудется, переиначится, потеряет смысл, сменит логику и причинность.

Останется что-то главное, чего не сформулировать и не записать. В мире все по-прежнему. Как прекрасны точные науки, например, «закон сохранения веса веществ». «Ничто не возникает из ничего…» и т. д. Это настолько понятно, что просто успокаивает. Или вот: «параллельные прямые никогда…» и т. д. Четко, ясно, не-по-ко-ле-бимо.

Вот шахматы — совсем другое, там может быть и так, а может и иначе, не так, там и взлеты и падения. Шахматы — это искусство. Стало быть, маленькая модель жизни, модель со всеми атрибутами, эмоциональная, живая, тут тебе и находки, и потери, и накопленный опыт, и просто интуиция, и выдержка, выдержка, и бесчисленное количество вариантов, и сомнение в каждом из них, и отчаянная надежда на чудо, когда уже все разбито, и судорожный рывок в самом конце этой страшной истории, безнадежный, жалкий рывок, и неотвратимость судьбы в заключительном, трагическом аккорде, и последнее, что остается, — попытка отмахнуться от боли (ну, проиграл, ну и что?), и неотступность этой боли, и желание начать все сначала, отыграться.