Не умереть от истины - [17]
Что-то колкое прозвучало в последней фразе. Ну, да бог с ней, с последней фразой. Маша долго готовилась к этому разговору, но никак не предполагала, что старуха сама все скажет за нее. Гениальная старуха! Она произнесла именно те слова, которые Маша жаждала услышать. Ей решительно везло. Старая чертовка! Это надо же! Столько лет спустя, призналась, что испортила свадебное платье! А тогда и свадьба чуть не расстроилась: Маша увидела во всем дурное предзнаменование. Хотя именно баба Соня, как называл ее Сергей, сделала самый великолепный подарок: Маша до сих пор обожает серьги с изумрудами и бриллиантами, преподнесенные непредсказуемой старухой.
Если бы только она забралась на эту вершину! Они бы ничего не смогли уже изменить. Маша думала о Горяеве, о Люське Пономаревой, обо всех своих многочисленных недоброжелателях и обидчиках.
Софья Николаевна двинулась в спальню, что-то вынесла в руке, подошла к Маше, сказала:
— Это твоей Аленке! — на ладони у нее лежала тоненькая золотая цепочка с крошечным бриллиантовым кулончиком. — Так и скажи ей: «От бабы Сони!»
— Нет, дорогая Софья Николаевна, я не могу принять этот подарок.
— Да не артачься ты. Бриллианты давно уже потеряли для меня всякую ценность. Это в молодости только кажется, что без бриллиантов ты и не красавица вовсе. Все это мишура жизни. Только начинаешь понимать это слишком поздно. Теперь вот, правда, они не дают мне умереть с голода, за то им и спасибо.
— Можешь выходить! — крикнула баба Соня, когда дверь за Машей захлопнулась.
Сергей вышел в гостиную, выражение его лица было страшное.
— Сержик, милый, я думала, может, ты спишь! — невозмутимо пропела старуха.
— Я все слышал! — в голосе звучала угроза.
— Но я не думаю, что ты узнал что-то такое, чего не знал раньше!
— Ты великая интриганка! И актриса при этом некудышняя. Ты переиграла. Машкино свадебное платье облила чернилами Алка Вознесенская. Она сама мне призналась в этом.
— Ну, не из-за этого, надеюсь, ты так расстроился? — искренне удивилась старуха.
— Я, пожалуй, пойду прогуляюсь. Что-то снова разболелась голова. — Он нервно двинулся в прихожую. Соня посеменила за ним, в расстроенных чувствах стала наблюдать, как он медленно облачался в свои странные одежды.
На улице дул пронизывающий, ледяной ветер. Ржаво поскрипывали детские качели во дворе. Дрожал, погромыхивая, кусок гофрированного железа, козырьком прикрывающего вход в ближайшее кафе на углу. Мимо с тяжелыми сумками проковыляла женщина лет пятидесяти. Казалось, у нее не было лица, не было истории, ее никогда не любили. Даже дети ее, которым она несла свои переполненные сумки, были, скорее всего, беспорочного зачатия. Она выглядела сломленной жизнью. Впрочем, как и он. Пронеслись девчонки — без шапок, в тонких чулках, — этим все нипочем. Ветер рвал их непослушные волосы. Господи! И от всего этого он отрекся, отказался добровольно, заживо похоронил себя в старом доме с живой мумией, кожа которой напоминает стершийся пергамент, а душа продолжает жалобно трепетать.
В театральном мире Сан Саныч Горяев слыл тонким знатоком человеческой души, неутомимым исследователем ее скрытых глубин, тайных ходов и закоулков. Он всегда точно знал, к какой струне неведомой души необходимо прикоснуться, чтобы извлечь из ее хитрого нутра чистейший звук, пусть даже бы речь шла о ноте «фа» или, бери чуть выше, — о «фа диез», струна сама начинала звучать в требуемой тональности. В известном смысле, он был шаманом, ибо с помощью тех или иных заклинаний мог уничтожить, а потом и воскресить приглянувшуюся душу. Но с той минуты спасенная душа становилась ему навеки преданной.
Горяев нутром чувствовал, кого из актеров следует объявить врагами или, на худой конец, чуть-чуть стравить, а кого обречь на вечную дружбу. И вот что интересно: из этих перекрученных, мучительных отношений на самом глубинном уровне рождался порой некий трудно поддающийся определению диссонанс, который усиливал звучание роли, поднимал спектакль до уровня откровения, и тогда случалось еще одно открытие в театральной жизни города.
Бывало, актеры сопротивлялись такому вмешательству пусть и обожаемого режиссера в их сокровенные мысли, в святая святых их подсознания, они оберегали свою частную жизнь, независимость, при этом теряли роли, однажды завоеванные позиции. Свою человеческую свободу они ценили выше премьерных спектаклей, заграничных гастролей, квартир, которые бывало сыпались манной небесной на родной театр. Но были и такие, и их было большинство, кто слепо следовал зову шаманского бубенца, позволял зомбировать себя, ибо верил в мощную интуицию Горяева, в то, что только он один знает, на какие кнопки души надо нажать, чтобы извлечь на свет Божий глубоко запрятанный актерский талант. И если учитель считает, что ты должен подхватить роль не выходящего из запоя приятеля, значит, так и должно поступить. Да и кто тебя осудит: с пьянством в театре испокон веков шла тотальная, никогда не прекращающаяся война. И когда еще выпадет другой такой шанс?
Что касается Сергея и Ильи, Горяев чувствовал, — о, как хорошо он это чувствовал! — какое мучительное, закамуфлированное соперничество идет между приятелями, и всегда подливал масло в огонь.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».