Не трогай кошку - [56]

– С чего это он так решил? – сказала я резче, чем намеревалась. – Насколько помню, я ничего такого ему не говорила.

– А тут не прошло и суток, как я стучусь к тебе с вопросом о твоем будущем, – со своей обезоруживающей, как у Джеймса, улыбкой сказал Эмори. – И ты знаешь почему, правда? Милая, дорогая сестричка Бриони, ты уже нашла время подумать об этом треклятом трасте, чтобы позволить своим бедным, несчастным родственникам получить фунт или два на карманные расходы, пока хоть такие деньги дают?

Мне пришлось изобразить смех.

– Ну, если ты так это воспринимаешь...

– Да, я воспринимаю так. Карты на стол, дорогая сестрица. На Эшли всегда можно было положиться в деле отстаивания их, Эшли, собственных интересов, здесь мы всегда проявляли величайшую преданность, какая только бывает.

– Вот именно, – сказала я. – Что я и делаю.

Едва заметная морщинка пролегла меж его бровей.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Я не хочу сказать, а говорю: я не расторгну траст.

Он бросил сигарету в камин.

– Ради бога, Бриони...

– И даже ради Бога. Нет. Пока нет.

– Но ты подумала?.. – начал он.

– Дай мне время.

Не знаю, что выразил мой голос и лицо, но Эмори проглотил то, что хотел сказать, и снова откинулся в кресле. Он бросил на меня долгий, пронзительный взгляд. В данных обстоятельствах этот взгляд не доставил мне удовольствия, и я поспешно сказала:

– Эмори, вы с Джеймсом не могли бы сделать мне одолжение?

– Какое, например? – осмотрительно спросил он.

– Пойми меня правильно, но не могли бы вы оба не преследовать меня день-два? Просто не появляться в Эшли, пока я не приду в себя? Я не говорю категорически, что никогда не расторгну траст. Я не считаю, что вы должны оставить поместье, висящее, как сейчас, камнем на шее, но конечно, в этом и нет необходимости? Боже милосердный, вы даже не дали мне по советоваться с мистером Эмерсоном! А мне бы надо, или вам так не кажется? Еще неделя – дайте мне подумать неделю... – Помолчав, я сухо закончила: – Уж неделю-то вы можете протянуть на то, что выручили за лошадку и печатку?

Он встрепенулся, а потом вдруг рассмеялся:

– Если не вмешается полиция, сестрица Бриони.

– Не вмешается. Но лучше ты это брось, братец Эмори, а то я тебя удивлю. И не впутывай в это Кэти Андерхилл, а то я очень удивлю тебя, обещаю. – Я встала. – Я заварю чаю. Останешься?

В душе я надеялась, что он откажется, но недооценила своего троюродного брата. По-прежнему с улыбкой он откинулся в кресле.

– Спасибо, с удовольствием.

Он явно наслаждался ситуацией. Да, подумала я, идя на кухню, вот таков мой братец Эмори – ни тени сожаления или чувства вины за все, что, возможно, совершил. Таково самодовольство Эшли – и кто точно скажет, где оно переходит в преступные наклонности? Читая семейные записи, было о чем призадуматься: во многих отношениях тогда были дикие и неистовые времена, как, например, в дни грабителей-норманнов с их правом сильного или в дни их «культурных» двойников – элегантных бретеров и хулиганов из лондонской золотой молодежи восемнадцатого века. Это навело меня на мысли о Джеймсе и его резком переходе от виноватого раскаяния к облегчению. Я была права, подумала я, да, я была права. Все то ужасное, что было совершено с Кэти, и еще более ужасное с моим отцом – это дело рук Эмори. Эмори, а не Джеймса – это не мог быть он. Конечно, Джеймс был поставлен перед фактом и вынужден во всем следовать за своим братом.

А серебряная ручка с инициалами Дж. Э.? Можно найти ответ и на это. Эмори мог позаимствовать ее у брата и потерять на Ваккерсбергской дороге. Даже, может быть, Джеймс не терял ее, а искренне думал, что обронил в церковном дворе.

Когда я с подносом вошла в комнату, Эмори стоял у окна, держа в руках одну из книг Уильяма Эшли.

– Что это?

– Я осматривала запертые секции, – сказала я. – Нет, это не порно, так что можешь положить. Всего лишь Шекспир. Мне подумалось, что интересно перечитать «Ромео и Джульетту» после попыток Уильяма Эшли сыграть Ромео.

– Господи, зачем?

– Просто возникла такая мысль. Ты сахару по-прежнему кладешь три кусочка?

– Да, пожалуйста.

Он перевернул книгу и посмотрел на обложку.

– «Трагическая история Ромео и Джульетты». Хм. Это поэма, а не пьеса. Ты, кажется, сказала, Шекспир? Только послушай:

Бродячий францисканец, нищий и босой,

Чья ряса подпоясана веревкою простой, —

Но он не неуч был, как многие вокруг,

Имел он степень доктора божественных наук,

И в тайны естества проник своим умом,

Но большинство людей его считали колдуном.

– Во дает! – воскликнул Эмори. – Легко же они делали деньги в те времена, а? Да я напишу лучше!

– Что это? Дай-ка взглянуть!

Но он не слушал:

– Это же не может быть прологом или чем-то вроде, как думаешь? Вряд ли. Да это вовсе и не пьеса... Минутку, это даже не «Ромео»: тут написано «Ромеус». «Ромеус и Джульетта», и вовсе не Шекспир. Написано парнем по фамилии Брук.

– Брук?! [8] – взвизгнула я.

Эмори удивленно взглянул на меня.

– Да. А что? Ты его знаешь?

Но я уже взяла себя в руки.

– Нет. Извини, просто я ошпарилась кипятком. Ничего. Возьми печенье. Ты что-то говорил?

– Это вовсе не пьеса Шекспира. Это поэма «Ромеус и Джульетта» Артура Брука, и написана – ого! В тысяча пятьсот шестьдесят втором году! – Он взволновался. – Да, интересно. Это могло быть источником для Шекспира. Не помню дат, но, черт возьми, это же задолго до Шекспира, а? Когда на трон взошла Елизавета?