Не только память - [29]

Ми Ми немедленно закрыла рот, слезла с коленей ассистента и взяла конфету. Повернулась и, не попрощавшись, вышла из комнаты. Мать бросилась за ней: «Скажи спасибо доктору, как тебе не стыдно!» Девочке не было стыдно. Она собиралась домой.

— Вот бирманский плохо знаю. Можно сказать, совсем не знаю. Но не хватает времени выучить. Да и стар уже. Если бы лет двадцать назад начал…

— Вы едете на конференцию в Мандалай?

— Да.

— А как ваши пациенты?

— У меня есть ассистент. Для того и учим бирманских врачей, чтобы уехать домой со спокойной совестью. Думаю, через полгода он будет работать не хуже меня. Я слышал, что вы собираетесь в воскресенье на озеро Инле. Вы не выполните одну мою просьбу?

— С большим удовольствием.

— Где-то на озере живет один мой больной. Очень сложный случай. Я ему сделал операцию, осталась кое-какая косметика. Но все-таки волнуюсь, как он там. Знаю, что раньше он жил в городе Ньяуншве. Это единственный город на озере. Но более точных координат дать не смогу. В истории болезни есть его имя — Маун Шве Ньюнт, шан, 19 лет. Он должен вернуться через месяц. Я бы сам съездил с вами, но не смогу, занят. Так что остаюсь здесь. Но если это вас затруднит, то не беспокойтесь. Я думаю, все в порядке и он приедет в любом случае — мы с ним друзья.

Конечно, мы согласились.

На прощание Митрофанов дал нам историю болезни Маун Шве Ньюнта. Парень в трехлетием возрасте переболел меланомой (водяным раком), и после этого у него срослись челюсти. Список дефектов лица Маун Шве Ньюнта занимал в истории болезни несколько строк. Но главное — он не мог есть, как все. Ему приходилось проталкивать между передними зубами рис и растирать его во рту пальцами о сросшиеся зубы. Он не мог говорить, не мог улыбаться. Люди избегали его. Никто не хотел брать его на работу, он не мог учиться, у него не было друзей. И лицо его на фотографии — озлобленное и тупое.

И другое лицо. На фотографии, сделанной в тот день, когда он вышел из госпиталя после двух операций и двух месяцев лечения. Парень как парень. Просто у него другое лицо. Но маленькая фотография недостаточно удовлетворила нас. Мы со Львом договорились, что не уедем с озера, пока не познакомимся с человеком, нашедшим свое лицо.

* * *

Шанские горы округлы и мохнаты. Длинными вереницами они тянутся на юг, к океану, — самые маленькие впереди, повыше и поугловатее — сзади. Между вереницами гор широкими пиалами лежат долины. Одна из них до краев наполнена голубой водой — это озеро Инле. Край здесь необыкновенный и чудесный, край пурпурных лилий, плавучих пагод, белых чаек и лодок, похожих на тростники, так неправдоподобно они длинны и узки. Деревни на озере гнездятся на сваях, и, куда бы ты ни поехал — в гости: ли, в магазин, в школу, лодка — единственный способ передвижения. Между домами зыбко вздрагивают от набежавшей волны огороды. Они тоже плавучие. Деревни связаны узкими каналами, прорезанными в густых зарослях тростника. Встречные лодки притормаживают, разминаясь на такой дороге. Не притормозишь — зальешь соседа. Он едет куда-то всей семьей с грузом вяленой рыбы, и борта его лодки почти вровень с водой. По мелководью, продираясь сквозь тростник, бродят черные буйволы, тупые и медлительные. На спинах буйволов дремлют маленькие белые цапли.

Озеро протянулось на много километров. Оно скорее даже не пиала, а продолговатое блюдо для рыбы. А рыбы в озере много. Куда ни посмотришь, рыбаки взмахивают круглыми сетками и жирные холеные чайки не спеша кружат над ними.

Посреди озера стоит на сваях аккуратный домик. Здесь останавливаются лодки, пересекающие озеро. Чаще туристы или туанджийцы, приезжающие на воскресенье. Здесь же раз в году проходят известные в Бирме соревнования, гонки на лодках. Гребцы мерно взмахивают ногами, толкая весло ступней, их десять-пятнадцать в каждой лодке, стоят они вереницей — в лодке-тростинке два человека рядом встать не смогут.

Но в тот день, когда мы приехали сюда в поисках Маун Шве Ньюнта, на озере стояла голубая прохладная тишина. Только длинные водоросли вяло шевелились у самой поверхности воды, когда проплывал верткий малёк.

В дымке у воды расплывались далекие пагоды и вершины пальм. В деревнях на озере живут не только рыбаки, селения озера Инле славятся еще ткачами — лучшие юбки-лоунджи ткут мастерицы в темноватых домах на сваях. Они работают целыми днями за один джа в день, и деревянный стук бабушкиных станков далеко разносится по озеру. Здесь же, в других домах, работают чеканщики — сюда привозят из города тяжелые серебряные заготовки, похожие на ночные горшки без ручек, обратно в город увозят замечательные бирманские кубки и чаши. Можно часами любоваться сказочными зверями и вполне реальными сценками бирманской жизни, вычеканенными на чашах.

Город Ньяуншве наполовину вошел в озеро, оставшись частью на прибрежной равнине, прорезанной каналами и заросшей редкими деревьями. Нас охватило сомнение, найдем ли мы человека в этом переплетении улиц и каналов, горбатых мостов и облезших пагод.

Мы остановились перед неизбежным китайским ресторанчиком с бахромой ощипанных кур и уток перед входом и пошли наводить справки. Хозяин ресторана был исключительно вежлив, но помочь ничем не смог. Он не знал ни одного Маун Шве Ньюнта. Он, правда, знал Ко Шве Ньюнта, двух У Шве Ньюнтов и Сая Шве Ньюнта, но все эти люди нам не подходили — они были явно старше того, кого мы искали.