Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни - [86]

В Альпах я нажил себе новых врагов. Мои подвиги в горах вызвали подозрение у французских журналистов, которым, похоже, понравилось пить кровь спортсменов во время прошлогоднего скандала. Поползли упорные слухи о том, что «Армстронг сидит на допинге». Авторы статей в «L'Equipe» и «Le Monde» намекали, ничего прямо не утверждая, что мое возвращение выглядело слишком уж сверхъестественным.

Я ожидал, что Сестриер мне даром не пройдет — у прессы уже почти вошло в привычку превращать каждого гонщика в желтой майке в объект допинговых спекуляций. Однако меня поразила невероятность обвинений, прозвучавших во французской прессе: некоторые репортеры намекали на то, что своими успехами я обязан химиотерапии. Они додумались даже до того, что в ходе лечения мне давали какие-то таинственные препараты, повышающие работоспособность. Любой онколог в любой стране мира мог бы только посмеяться над глупостью такого предположения.

Это было выше моего понимания. Как можно хотя бы на секунду подумать, что мне помогли противораковые препараты? Неужели никто, кроме больных раком, не способен понять всей мучительности лечения? Три месяца подряд меня пичкали самыми токсичными из всех известных человеку веществ, ядами, которые изо дня в день разрушали мое тело. Я все еще ощущал последствия отравления — и даже сейчас, через три года после выздоровления, чувствую, что эти яды до сих пор еще не вышли полностью из моего тела.

Мне было абсолютно нечего скрывать, и допинг-пробы это подтвердили. Не случайно каждый раз, когда организаторы «Тура» выбирали из нашей команды гонщика для выборочной проверки, их человеком становился я. Допинг проба — это самая унизительная процедура во всем регламенте «Тура»: сразу же после завершения этапа меня отводили в открытую палатку, где нужно было сидеть на стуле и ждать, пока врач перетянет мне руку резиновой трубкой, воткнет иголку и возьмет кровь на анализ. Все это время толпа фотографов наводила на меня свои камеры. Врачей из допинговой службы мы называли вампирами. «Вставай за тобой вампиры пришли», — говорили мне ребята. Однако допинг-пробы сослужили мне хорошую службу, поскольку доказали, что я чист, у меня постоянно брали пробы, делали анализу и снова брали пробы.

Выступая перед репортерами, я сказал: «Моя жизнь, моя болезнь и моя карьера открыты для всех». На мой взгляд, это должно было положить конец любым инсинуациям. Моя победа в Сестриере не таила в себе ничего загадочного: я ее заслужил. Я похудел, настроился и подготовился. Меня устраивал как градиент подъема, так и погодные условия — холод, сырость, дождь. Если в моей работоспособности и было что-нибудь необычное, так это только ощущение отстраненной легкости, с которым я в тот день крутил педали, но, мне кажется, его вполне можно объяснить радостью от осознания того факта, что я жив и способен принять участие в штурме этого подъема. Однако представителей прессы такое объяснение не удовлетворило, и я решил на несколько дней отказаться от общения с ними.

Тем временем одетая в синюю форму команда «U. S. Postal» неслась вперед, как курьерский поезд. Один за другим мы преодолевали переходные этапы между Альпами и Пиренеями, пересекая равнинную область, которая называется Центральный массив. Это была довольно необычная местность — не то чтобы гористая и не то чтобы плоская, но в целом достаточно холмистая, чтобы постоянно не давать нашим ногам покоя. Мы направлялись на юг, к Пиренеям, по дорогам, проложенным через волнующееся море подсолнухов.

На дистанции шла ожесточенная борьба; мы только и делали, что гнали вверх и вниз по холмам, отбивая постоянные атаки. На всем маршруте не было ни одного места, где можно было расслабиться и отдохнуть; гонщики налетали на нас со всех сторон. Мы как-то умудрялись удерживать большинство из них и контролировать пелотон, но жаркая погода еще больше увеличивала напряжение гонки. Солнце палило так, что местами дорожное покрытие плавилось под колесами.

Фрэнки, Джордж, Кристиан, Кевин и Питер работали больше всех. Фрэнки начинал разгон на подъемах, задавая максимальный темп и отсекая других гонщиков. Когда Фрэнки выдыхался, вперед выходил Джордж — и еще несколько гонщиков прижимались к обочине, не в силах выдержать нашу скорость. Затем наступала очередь Тайлера, который еще сильнее взвинчивал темп, сбрасывая еще больше соперников. И в конце концов меня оставляли на попечение Кевина, который втаскивал меня на крутые подъемы. Так мы разделывались с основной массой конкурентов.

Атаки продолжались каждый день. Другие гонщики все еще чувствовали, что мы можем дать слабину, и были решительно намерены нас дожать. Мы выехали на отрезок, который назывался Homme Mort (что значит Подъем Мертвеца), — длинную цепь холмов, которые тянулись на многие километры. То и дело кто-то уходил в отрыв, а силы наших ребят были на пределе: Питер Мейнерт-Нильсен серьезно повредил колено, Кевин еще не избавился от простуды, вызванной перепадами температур в Альпах, Фрэнки и Джордж были измотаны непосильными нагрузками. У всех болели стопы, которые на такой жаре сильно распухали в велотуфлях. Внезапно в отрыв ушла группа из 30 человек, и нам пришлось их догонять. Во мне проснулась старая натура — я рванул за ними. Я не стал ждать Тайлера, Фрэнки или кого-нибудь еще, а просто нажал на педали. Догнав беглецов, я поехал впереди группы, один. Затем щелкнуло радио, и я услышал крик Кевина: «Черт возьми, что ты делаешь?» Я поддался самой пагубной из моих старых привычек — бессмысленно ускоряться и тратить энергию. «Лучше бы тебе сбавить обороты, — предупредил меня Кевин. — Без тебя есть кому этим заниматься».