Не так давно - [94]

— Если тебе так жаль этих денег, мы их не возьмем. Ты же даешь их нам взаймы, а не даришь, — оборвал его Денчо и протянул ему расписку. — Вот… возьми…

Йоно Панин дрожащими руками взял расписку и начал читать по складам:

«Штаб Трынского партизанского отряда взял взаймы у Йоно Панина десять тысяч левов, которые обязывается вернуть сразу же по установлении народно-демократической власти.

Славчо, Денчо, Делчо».

Наш будущий приятель не верил, что когда-нибудь получит обратно свои деньги. Он считал наши действия вымогательством. Еще отсчитывая эти пестрые банкноты, он был уверен, что они навсегда уходят из его рук. Потому-то он и пустил слезу. Он не понял, что своими подписями на расписке мы представляем нашу партию, что за ее авторитет, за ее честное слово готовы погибнуть… И все же старый фельдфебель спрятал расписку.

Уйдя от Панина, мы втроем — Денчо, Делчо и я — зашли к тете Божане. Рассказали ей, как все происходило у соседа, и она, вздохнув, сказала:

— Теперь у меня на душе спокойно.

На утро, едва дождавшись когда рассветет, тетя Божана собралась, найдя подходящий предлог, к Паниным. Увидев, что хозяин умывается возле двери дома, она перегнулась через ограду и крикнула:

— Доброе утро, Йоно!

— Пошли тебе, боже, добра, Божана! — учтиво ответил тот.

— Что происходило у вас ночью? Собаки ваши побудили все село. Партизаны приходили, или кто напал на вас? — не без подначки спросила тетя Божана.

— Ну, приходили, а тебя что — свербит? — по-фельдфебельски отрубил Панин.

— Меня не свербит, а вот все село говорит, что ты им много денег дал — сто тысяч, говорят…

Панин подошел к ограде, огляделся по сторонам — не слышит ли кто — и злобно, с угрозой прошипел:

— Не сто, а десять дал им… А ты держи язык за зубами, потому как скажу им, что ты против них, так хлебнешь лиха!

— Ты меня не пугай, — гордо ответила ему тетя Божана. — Я сама к тебе их послала — осточертели мне твои намеки и угрозы. Теперь мы с тобой оба одной веревочкой связаны!

— Ах, вот ты какая гадюка! Значит, это ты их ко мне подослала? — процедил сквозь зубы Йоно и, покачивая угрожающе головой, отошел от ограды.

После его собственного признания, что он дал партизанам деньги, тетя Божана развеселилась еще больше: «Теперь он у меня в руках», — сказала она себе и ушла.

Этот случай укротил не только Панина, но заставил и остальных односельчан придержать языки да и вообще быть сдержаннее в поступках.

УДАР ПО ПАРТИИ

Раннее июльское утро. Кругом лежит мелкая роса. Почти все ярловское поле уже скошено. Сено давно собрано в копны, а тут наступил и самый разгар жатвы. Один только лужок бабы Лены так и засох, пожелтел не скошенный. Сандо только что вернулся из какой-то продолжительной командировки, а Владо был мобилизован.

Хотя солнце еще не взошло, люди уже задвигались — торопились убрать на диво удавшийся урожай. Несколько перистых облачков в небе предвещали легкий ветерок, такой желанный в солнечный зной.

В это время по шоссе за селом мчался на большой скорости мотоцикл с коляской. Подскакивая на камнях, проваливаясь в выбоины, он поднимал облако пыли, расстилавшееся над полями и скошенными лупами.

— Чью же это мать заставят они плакать сегодня? — спросила бабушка Бона свою соседку, когда разглядела полицейские фуражки приезжих.

— Направляются к верхнему краю — то ли Аврама, то ли Ивана увезут — они запримечены в селе, — ответила соседка.

Бабушка Лена проснулась спозаранку — привиделся ей дурной сон: будто кошару ее со всех сторон обложила полиция. А вдруг там спрятался кто нибудь из партизан? Вздохнув, она открыла глаза и увидела, что лежит на постели, что нет никакой стрельбы, но долго не могла успокоиться. Ее не покидала тревога, что рано или поздно Мордохай сообщит о ней полиции.

Бабушка Лена поднялась с постели и захлопотала по хозяйству. Прежде всего надо было замесить хлеб, а затем пойти на ближний лужок, чтобы собрать сено. Уставший за вчерашнюю косьбу, Сандо еще спал. Ему надо было бы докосить лужок и увезти на телеге уже высохшее сено, но ей было жаль будить его.

Только отсеяла бабушка Лена муку, как в дверь ворвались двое с револьверами в руках.

— Что за диво? — воскликнула баба Лена и выронила из рук сито.

— Где Сандо? — спросил полицейский в штатском и, не дожидаясь ее ответа, толкнул ногой противоположную дверь и остановился на пороге, нацелившись пистолетом на кровать, где лежал Сандо.

Полицейский в мундире тоже шмыгнул в комнату Сандо и заорал:

— Живо поднимайся! Никак не отоспишься после встреч с шумцами[13]?

Сорвав одеяло, он схватил Сандо за руку.

— Эй, люди, погодите, чего вам надо от моего парнишки? — вмешалась бабушка Лена.

— Чего нам надо, мы ему после скажем, а ты пока стой в сторонке — дойдет и до тебя очередь, — огрызнулся полицейский агент.

— Нет, вы поглядите на них — в моем же доме меня пугают! — возмутилась баба Лена.

Полицейские стащили Сандо с кровати, надели ему наручники и потащили к мотоциклу.

Бабушка Лена пошла следом за ними, тайком утирая слезы. Попросила полицейского подождать минутку и кинулась в кладовку — схватила из квашни последнюю краюшку черствого ржаного хлеба, вынула кружок жесткой брынзы из кадушки, запихнула его в хлеб и быстро выбежала во двор. Но там уже никого не было. Мотоцикл, сопровождаемый ватагой босоногой детворы, во всю пылил к школе по узкому проулку.