Не своей смертью - [59]

Глава 17 ИСТОРИЯ СЕЛЬСКОГО АДВОКАТА

И тот, кто дает нам в эти дни новых господ, — может дать и новые законы.

Дж. Уивер[71]

Письмо мистера Пробина, адвоката в отставке, вилла «Бьянка», Фьезоле

мистеру Мерблзу, адвокату, Степл-Инн

(лично и строго секретно).

«Уважаемый сэр!

Меня весьма заинтересовало Ваше письмо относительно смерти мисс Агаты Досон. Постараюсь ответить на Ваши вопросы как можно короче, рассчитывая, разумеется, что вся информация о делах моей бывшей клиентки будет расценена как сугубо конфиденциальная, то есть не станет известна никому, кроме того офицера полиции, о котором Вы упомянули в связи с этим делом.

Вы просите сообщить: 1) знала ли мисс Досон, что скоро выйдет новый закон и ей необходимо составить завещание, иначе мисс Мэри Уиттейкер может не получить наследства; 2) настаивал ли я на составлении завещания, и каков был ответ мисс Агаты Досон; 3) сообщил ли я мисс Мэри Уиттейкер, в каком положении она может оказаться, если ее двоюродная бабушка скончается после 31 декабря 1925 г.

Весной 1925 года один мой ученый друг обратил мое внимание на некоторые формулировки нового закона, позволявшие двоякое толкование. Особенно это касалось понятия „прямой наследник“. Я не замедлил просмотреть дела своих клиентов, чтобы принять необходимые меры в каждом конкретном случае во избежание недоразумений и тяжб, могущих возникнуть при отсутствии завещания. И мне бросилось в глаза, что права мисс Уиттейкер на имущество мисс Досон целиком и полностью зависят от толкования вышеуказанного понятия. Я знал также, что мисс Досон категорически возражает против завещания в силу тех предубеждений, с которыми нам часто приходится сталкиваться в нашей профессии. Тем не менее я счел своим долгом разъяснить ей возникшую ситуацию и по возможности добиться, чтобы завещание было составлено. С этой целью я отправился в Лихемптон и изложил ей суть дела. Это было 14 марта или… не помню точной даты, но где-то в тех числах.

К несчастью, я застал мисс Досон в самом неподходящем настроении для осуществления моих планов: ее сопротивление „несносной мысли“ достигло апогея. Врач сообщил ей, что в течение ближайших недель необходимо прооперироваться, и я не мог выбрать более неудачного момента для разговора о „распоряжениях в случае смерти“. Она отвергала любую попытку обсуждения этой темы, заявляя, что против нее организован заговор, чтобы свести ее в могилу и запугать ножом хирурга. Выяснилось, что врач крайне бестактно обсуждал с ней подобную возможность перед началом предыдущей операции и перепугал ее еще тогда. Но она выжила в тот раз и собирается выжить в этот, если только ей не будут трепать нервы.

Разумеется, случись ей умереть во время операции, то проблема решилась бы сама собой и необходимость в завещании просто отпала бы. Это я постарался ей разъяснить, подчеркнув, что именно потому и беспокоюсь о завещании, что совершенно уверен в ее добром здравии после операции. Я снова повторил положения нового закона, пытаясь довести их до ее понимания. Я старался как мог. Но она заявила, что в таком случае вообще не понимает, к чему весь разговор, если до выхода нового закона еще уйма времени.

Выяснилось, что этот идиот врач, как и вся их братия, ни в какую не хотел объяснить ей, чем она больна, и мисс Досон была свято уверена, что операция продлит ей жизнь лет на сто. Когда же я продолжал настаивать: мол, мы, служители закона, любим, чтобы все бумаги были в порядке — просто так, на всякий случай, — она вышла из себя и практически указала мне на дверь. Несколько дней спустя я получил письмо, в котором она обвиняла меня в непозволительной дерзости и писала, что не может доверять человеку, который обращается с ней столь возмутительно и грубо. По ее требованию я передал дела мистеру Ходжсону в Лихемптоне и с тех пор не видел никого из членов семьи.

Таким образом, я ответил на первые два вопроса. Что касается третьего, то я, разумеется, не счел возможным сообщить мисс Уиттейкер, что она получит наследство лишь в двух случаях: если мисс Досон умрет до 31 декабря двадцать пятого года или если она все-таки составит завещание. Хотя мисс Уиттейкер производит впечатление человека вполне достойного, но я всегда считал в корне неправильным сообщать клиентам, что они могут выиграть от смерти кого-то из близких. В результате нелепой случайности наследники оказываются в двусмысленном положении: допустим, произошел несчастный случай, а потом выясняется, что о своей выгоде они знали заранее, начинаются разговоры… словом, их интересы страдают. Самое большее, что я счел себя вправе сказать, — это чтобы меня немедленно нашли, если я буду нужен мисс Досон. Разумеется, сложив полномочия, я уже не мог ни на что повлиять.

В октябре 1925 года здоровье мое резко ухудшилось, я ушел от дел и переехал в Италию. Английские газеты приходят сюда нерегулярно, и сообщение о кончине мисс Досон я пропустил. Внезапность самой смерти и загадочные обстоятельства, с нею связанные, безусловно, наводят на размышления.

Далее Вы спрашиваете мое мнение о состоянии рассудка мисс Досон на момент нашей последней встречи. Уверяю Вас, она была в здравом уме и твердой памяти — то есть в своем обычном здравом уме, который никогда гибкостью не отличался, особенно в вопросах права. Уж если что-то западало ей в голову, то сдвинуть ее с этого было крайне трудно. Я выбился из сил, объясняя, в чем суть нового закона, но она с детства знала, что наследовать должен ближайший родственник из живущих; и хоть умри: она считает, что такой порядок меняться не должен. Она даже меня пыталась убедить, что правительство не посмеет принять другой закон. Когда же мне наконец удалось втолковать ей, что новый закон — это почти данность и принят он будет, она стала уверять, что в этом случае ни один суд не посмеет отнять у Мэри деньги — не может же суд оказаться настолько гадким. Любому ясно, что все права у Мэри. „При чем тут вообще герцог Ланкастер? — раздраженно повторяла она. — Мы с ним даже не знакомы!“ Что тут говорить — мисс Досон никогда не страдала трезвостью суждений. Я даже не уверен, удалось ли мне довести до нее истинное положение вещей. К тому же сама тема была ей настолько неприятна, что она делала все, чтобы уйти от разговора. Однако сам факт, что она была в здравом рассудке, сомнений не вызывает. Я потому и пытался добиться завещания до операции, что боялся утраты рассудка после или — а с деловой точки зрения это одно и то же — что она будет постоянно находиться под воздействием лекарств.