Не суди меня - [4]

Его даже несколько удивило то состояние облегчения, которое он вдруг почувствовал, поняв, что все уже кончено, что все уже позади. Будто вдруг к нему пришло чувство стыда, причем не столько от самого факта прелюбодеяния, сколько от ощущения его неверного исполнения! Будто он вдруг повзрослел и отбросил в сторону ставшие совершенно ненужными табу детского возраста.

Во многом поэтому Тид медленно покачал головой и сказал:

– Значит, все это ради Марка, так? Ягненочек мой, товар весьма привлекательный, слов нет, однако то, что придется платить свыше цены, боюсь, великовато. Слишком великовато...

Он вовремя успел поймать ее за кисть, когда ее острые наманикюренные ноготки были уже буквально в нескольких сантиметрах от его глаза. Еще секунда, и... Фелисия, поморщившись, с трудом выдернула свою руку. Тид преспокойно сидел, не без скрытого удовольствия глядя, как она гневно расхаживает по комнате, что-то при этом непрерывно бормоча.

– Боже ты мой, что за дивный вокабуляр! – с ироничным одобрением вполголоса произнес он.

Впрочем, она очень скоро пришла в себя:

– Хорошо, Тид. Будем считать случившееся, так сказать, «напрасной потерей времени». Или, скажем, «не совсем удавшейся попыткой», как тебе приятнее. – Фелисия позволила себе тут же ослепительно улыбнуться, что тоже не могло не вызвать у него одобрения. – Потерей конечно же восхитительной, ничего не скажешь, но все равно, увы, потерей!

– Я, само собой, мог бы несколько смягчить удар для Марка, но какой смысл? Он уже успел влезть в это дерьмо по самые уши. И, кроме того, за свои долги надо всегда платить.

– Слушай, Тид, а тебе не кажется, что ты говоришь совсем как... совсем как святоша? Это же отвратительно!

– Статус наших взаимоотношений пока еще не включает мордобоя со скандальным разделом мисок и сковородок, Фелис. Нам еще придется не раз встречаться в самых разных местах города. Так что давай попробуем закончить все не на самой плохой ноте. Так будет лучше для нас всех. Почему бы нам, как говорят политики, после драки не пожать друг другу руки?

– Как в том самом старом-престаром анекдоте про мартышек? «Знаете, все это, конечно, будет выглядеть очень глупо, но, кроме нас, цыплят, здесь на самом деле больше никого нет!»

Тид встал, и Фелисия снова подошла к нему почти вплотную. Ему всегда нравилось смотреть, как она ходит – упруго, энергично, твердо и уверенно печатая каждый шаг. Ее походка невольно привлекала внимание к тому, насколько же умно и предусмотрительно были собраны все до единого узлы ее двигательного аппарата, включая не только основные суставы, опоры и шарниры, но также и икры, колени, даже ягодицы... Он передал ей темные очки в массивной роговой оправе, которые она тут же надела и снова приобрела вид абсолютной благопристойности, столь свойственный, помимо представительниц прочих уважаемых видов деятельности, выпускницам престижных колледжей и высокопоставленным работницам сферы социального обеспечения.

Фелисия пожала ему руку с неуверенностью начинающей актрисы, которая совершенно неожиданно для себя обнаружила, что самый последний лист ее «радиосценария» вдруг совершенно необъяснимо и безнадежно куда-то пропал...

Собирать, собственно, было нечего, поскольку во время всех предыдущих визитов, в этот туристический кемпинг, где они всегда останавливались в одном и том же коттедже, она никогда ничего не оставляла. Поэтому, не теряя времени, они выключили свет и вышли наружу к слегка потрепанному светло-серому автомобилю с откидным верхом – второму у достопочтенного семейства Карбой.

– Знаешь, Тид, я тебя никогда не забуду, – серьезным, абсолютно серьезным тоном сказала она. В нем не слышалось даже намека на шутку или хотя бы издевку. Ни малейшего!

– Будь поосторожнее на обратном пути, Фелис. Дороги в предвечерней мгле совсем не безопасны.

– Тид, ты же никогда... ни словом, ни звуком не будешь даже намекать на то... ну, на то, что между нами было, так ведь?

На какой-то коротенький миг с нее вдруг спала маска внешней невозмутимости, уверенности в себе, и в глазах можно было увидеть что-то абсолютно откровенное и... по-детски испуганное. Она села за руль в не застегнутом на все пуговицы жакете, и, глядя на нее, Тид почему-то вспомнил, как страстно ему хотелось ее в самом начале их взаимоотношений, какое удовольствие доставляло то грубо, то нежно ласкать ее упругое шелковисто-бархатное тело, как нетерпеливо он ждал с ней следующей встречи... Но сейчас, в самый последний момент перед их, казалось, окончательным расставанием, он также твердо знал: они могут, могут начать все сначала, причем на новой и несравненно более хорошей основе!

Под влиянием внезапно возникших чувств Тид ласково похлопал ее по плечу и повторил:

– Будь поосторожнее на дороге, Фелис, – затем сделал шаг назад и долго смотрел, как ее машина сначала тряслась по ухабам проселочной дороги, а потом резко свернула вправо, на широкую двухполосную скоростную трассу вокруг озера. И вскоре становившийся все тише и тише ровный гул мотора совсем пропал где-то вдали...

Тид, чувствуя какое-то смутное и странное беспокойство, медленно вернулся в номер коттеджа. Там уже мало что напоминало о ней: все еще влажное полотенце на сушильной перекладине в ванной комнате, четыре сигаретных окурка со следами красной помады на фильтрах в массивной бронзовой пепельнице на тумбочке у постели, два длинных черных волоска, застрявшие в зубьях его щетки, да небольшая вмятинка, оставшаяся на подушке в том месте, где совсем недавно покоилась ее голова, – вот, пожалуй, и все... Он механически, думая совсем о другом, перевесил полотенце, выбросил окурки из пепельницы в дровяную печурку в углу комнаты, поправил подушку на постели, вытащил из своей щетки застрявшие волоски и, вспомнив одну из детских примет, плотно накрутил их вокруг указательного пальца, а затем аккуратно снял с него образовавшуюся тугую, иссиня-черную спираль и с силой выдул ее в воздух, что должно было означать пожелание самому себе могучего здоровья.