Не садись в машину, где двое - [2]

Так что подруга лениво и равнодушно, без энтузиазма откликнулась на звонок, да, буду дома, нет, гулять не пойду. И ты с ума не сходи. Она проявляла жесткость в некоторые моменты, эта подруга. У нее учиться бы и учиться как себя держать, как переносить беду.

Во всяком случае, стало ясно, что подруге полегчало в данный момент: она отказала. Теперь уже сама она не согласилась. Ей сейчас было прекрасно возлежать с книжкой на тахте. Она отвергла все развлечения.

Но все равно, отказано так отказано, невелика беда, а поезд уже уходил, и наша девушка прыгнула в него и поехала. Кудри ее развевались, ресницы распахнулись навстречу теплому, сияющему майскому вечеру.

То есть она поехала пока что на автобусе.

И сошла в центре, у кинотеатра «Ударник». Дальше автобус не шел, потому что все перекрыли.

Садилось солнце. Предстояло пересечь мост пешком, мост через светлую, широкую реку, и идти дальше по площадям, где гремела музыка, идти, переходя от одной улицы к другой в шумных толпах: праздник! А потом еще будет салют!

Но тут туфельки дали первый звонок: идти было почти невозможно. Мчаться в автобусе на мягком сиденье — да, но не идти.

Девушка, стараясь не хромать, решила преодолеть площадь и сесть на автобус в обратную сторону, надо ехать домой переобуваться. Что делать!

Она, тем не менее, шла как одинокая цветущая весна, как героиня фильма в своем маленьком черном платье, в маленьких черных туфлях, с копной светлых кудрей и с этими широко распахнутыми глазами. Она чувствовала на себе лучи чужих взглядов, на нее оборачивались мужчины, смотрели встречные, в том числе девушки и женщины.

Невестой она шла, одинокой ничьей невестой в толпе, под золотым небом, в хороводе огней, под музыку из автомобилей, которые медленной чередой ехали мимо, и оттуда тоже смотрели на нее пассажиры и водители, повернувши головы.

То есть она, если говорить честно, звала к себе мужа, зазывала первого, кто встретится на пути.

Такой зов для нее был как бы высшим моментом любви к себе, к своим сверкающим глазам, к своему маленькому телу и длинным ногам, к прекрасной груди. Она-то после душа увидела себя в зеркале, и она пребывала в восторге и изумлении. Студент архитектуры не добрался до ее сокровищ. Да еще и маленькое платье, и туфельки! И кудри! Ресницы!

Она ждала внимания, кто-то должен был это великолепие полюбить, и она бы его тоже полюбила. Разделенная любовь к себе!

(Собственно, у эгоизма не бывает соперничества, нет конкурентов. Но он снисходителен и иногда приемлет знаки внимания со стороны. Не слишком назойливые даже. Но все же приемлет. Так возникают союзы.

Невесты все до единой полны любви к себе, жены же, пережив расцвет, облетают как вишни, как яблони, только что их осыпали роскошные цветы — и вдруг пробуждение, реальность. Зеленые завязи, беременность веток.

Редко у кого из замужних остается прежняя восторженная любовь к себе. Она, скорее всего, перерождается в любовь к мужу, потом к своему ребенку, далее часто в ревность и в борьбу за главенство в семье.)

Но это так, к слову. У нас же другая тема. Любовь к себе часто встречает на своем пути не ответную любовь, но похоть, подобную позывам на низ,— именно похоть, то есть нужду тела в освобождении, которая ведет на охоту ловцов бабочек, истребителей пыльцы.

Возле нашей девушки затормозила машина, неважно какая, может быть, старый «мерс», битый БМВ, неважно. Она в таких вещах не разбиралась. Большая машина, на заднем сиденье сильно накрашенная, богато одетая особа, обратившаяся с какими-то словами к водителю (хозяйка?), довольно-таки взрослая, с прямой спиной, а впереди, рядом с шофером, еще один человек.

— Садитесь!— ласково сказал он, обернувшись к невесте.— Мы вас довезем куда вам нужно. Бесплатно, бесплатно. Мы катаемся по случаю праздника.

Остальные многозначительно засмеялись.

И он распахнул заднюю дверцу.

Наша девушка села рядом с той не очень молодой девушкой. Идти она почти уже не могла. Очень резали туфельки.

Она назвала адрес. Сразу стало весело и прекрасно.

— Только мы заедем тут недалеко, лады? Надо одного человечка встретить,— ласково сказал тот же голос впереди.

Они приехали в какой-то неухоженный дворик, по виду это были кулисы старого переулка, и заброшенное, осевшее двухэтажное строение встретило их подвальным холодом в подъезде, скверным запахом и темной, запыленной лампочкой.

— Нам сюда,— сказал тот же голос, открылась поцарапанная железная дверь, изнутри послышалась музыка, и девушка, стоявшая первой, вынужденно шагнула в потемки. Нанесло каким-то нежилым запахом пыльных бумаг, нагретых компьютеров, кисловатым духом бытовой химии и почему-то мокрых тряпок, здесь явно пользовались еще и кофеваркой — похоже, девушку привели в офис.

Тут шли какие-то праздничные приготовления, вдалеке стучал ножик и лилась вода, оттуда навстречу гостям выглянула еще одна тетка, даже постарше той, которая стояла сзади. Уборщица?

— О! Привет, кого я вижу! Какие люди!

Они все перецеловались со смехом.

— Вы с кем?— поинтересовалась уборщица, накрашенная по случаю праздника старая тетка лет сорока.

— Это вот наша девочка,— отвечал тот же парень, что в машине сидел впереди, и все засмеялись.