Не просто выжить... - [24]
С Косым и Чиграшом Леня встречался еще не раз — на очных ставках, а потом и на суде. Теперь они были совсем другие — подмигивали ему, заискивали и откровенно унижались, а Чиграш даже дошел до того, что стал просить Леню, мол, вспомни, это я все говорил Косому, чтобы не убивал тебя, когда ты ногу сломал, и шутил с тобой по-дружески, и табачком делился, помнишь?
Леня же, когда становилось совсем невмоготу и противно, вспоминал то чудесное утро, которым завершил он наконец долгий и трудный путь к себе, мечтал о своей новой встрече с тайгой. Уже на равных. Он это право честно заслужил, потому что навсегда понял: важно не просто выжить…
КЛАДОИСКАТЕЛИ
Повесть
В городе было темно, холодно и страшно. В наступающей ночи вдруг вспыхивали сухим хворостом винтовочные выстрелы, стучали, захлебываясь злостью, пулеметы, изредка гулко бухали орудия, озаряя багровыми вспышками черное небо и глухо зашторенные окна верхних этажей.
Тянуло по улицам дымом — не тем уютным, от печей и самоваров, который помнился старожилам домовитой Москвы, а пугающим, тревожным дымом сгоревшего пороха, гарью догорающих пожаров, противной вонью тлеющих на мостовых когда-то важных государственных бумаг, выброшенных из департаментов, присутствий и участков.
По Тверской, замусоренной, с битыми фонарями и витринами, с закрытыми наглухо подъездами, мчался, треща открытым выхлопом, громоздкий легковой «адлер-лимузин» с кузовом лакированного дерева, с багажной сеткой на крыше. Пока он выбирался из города, объезжая опрокинутые рекламные тумбы, его дважды останавливали невесть какие патрули, темные люди выскакивали на шум мотора из подворотен, бросались наперерез, размахивая револьверами, пытались остановить машину и, словно вспугнутые кряканьем клаксона, шарахались в стороны, стреляли вслед.
Шофер, в крагах, в фуражке со спущенными наушниками, спрятав лицо в большие авиаторские очки и поднятый воротник кожанки, наглухо застегнутой и туго подпоясанной, шевелил усами, ругался сквозь зубы и зло скрежетал рычагами. Изредка он оборачивался к сидящим в кузове двум женщинам — под вуалями, укутанным в манто, прижавшимся друг к другу, — ободряюще что-то кричал им через стекло и сам пугался темных пятен их глаз, когда они, пытаясь услышать его, открывали бледные лица. Машина, завывая уставшим от непривычной гонки мотором, словно из боя, вырвалась из города. Шофер зажег уцелевший слева на кузове фонарь, и в узком конусе света замелькали не то капли дождя, не то хлопья снега…
Парадные ворота старинной подмосковной усадьбы, за которыми смутно виднелся дом с пугающей чернотой в окнах, были распахнуты — одна створка, почти сорванная, косо повисла, другую мотал холодный осенний ветер, и она зловеще скрипела петлями. Шофер повернул машину у самых порот и повел ее вдоль высокой ограды. Мостовая здесь кончилась, и «адлер» тяжело запрыгал по проселку, изрытому глубокими следами тележных колес, затем скользнул в черный туннель дубовой аллеи.
По крыше кузова, по стеклам заскребли низкие ветки, натрещали, ломаясь, словно пытались ворваться внутрь. Узким каменным мостом машина осторожно перебралась через овраг, снова нырнула в темноту аллеи и, обогнув дом, по широкому кругу, мощенному мелким кирпичом еще в восемнадцатом веке для неповоротливых карет, подплыла к подъезду и, как усталый корабль, пристала к нему, замерла под его узорным навесом.
Старшая из женщин, не дожидаясь, пока шофер откроет дверцу и поможет ей выйти, соскочила с подножки и, прижимая к груди маленькую черную сумочку, нервно прислушивалась к шуму старых лип английского парка.
— Стучи, — резко сказала она, и подбежавший шофер забарабанил кожаными кулаками в дверь.
В щели сразу же появился желтый свет, забрякали засовы, будто за дверью стояли и с нетерпением ждали их.
— Матушка! Приехали наконец! И Настенька с вами! Вот радость-то в такую ночь! — управляющий Илья Лукич, держа в дрожащей руке свечу, освещавшую его красные щеки, взъерошенные и торчащие бакенбарды, обильную лысину в седых волосах, преданно и тревожно смотрел на княгиню. — Я схожу с ума в этой неизвестности! Телефонный аппарат не действует. От князя нет ни вестей, ни указаний. Люди разбежались, а кто остался, тот пьян и безобразен.
— А это к чему? — кивнула княгиня, снимая перчатки, на громадное кремневое ружье и саблю, прислоненные к высокому, почти до потолка зеркалу в резной дубовой раме.
— Арсенал, матушка, воюю на старости лет. Вчера, средь бела дня, какие-то варнаки пытались взломать двери. Я выпустил собак, они их застрелили и стреляли в окно нижнего этажа — разбили вашу любимую вазу, что старый князь привезли из Персии, и каминные часы с колесницей от Винтера. А потом бросали камни и кричали всякий вздор. Тогда я зарядил фузею и выставил ее в разбитое окно…
— Электричество не работает? — перебила его княгиня. — Или боитесь включать? — Она подошла к зеркалу, уронила на его полочку перчатки и приподняла свечу. Казалось, она что-то хочет сказать своему неясному отражению. Глаза ее блестели, щеки были по-прежнему бледны, по рука тверда — язычок свечи колебался только от легкого сквозняка из наружной двери. — Подайте наверх, в круглую гостиную, свечи и соберите там чай.
