Не поросло быльем - [17]

Так закончилось это собеседование в ЦК партии.

Мы вышли из здания ЦК, не чуя под собой ног. Тут тон разговора с нами был совсем иной, не похожий на тот, который мы встретили в Цекамоле. Тогда нам было еще невдомек: люди, с которыми нас столкнула жизнь, были сами воспитаны в ленинском духе, и новый сталинский стиль туго прививался в их среде.

Возвращался я в Сибирь не с пустыми руками. «Большевистская смена» получила ощутимую прибавку: пять тысяч экземпляров дополнительного тиража, сто двадцать рублей гонорара на номер (дополнительно!), комплект наборных касс и плоскопечатный станок для выездной газеты в сельскую местность.

Чистка в нашей редакционной партячейке заняла целых три вечера. Парторганизация у нас насчитывала свыше двадцати членов и кандидатов в члены партии. Комиссию по чистке возглавлял доцент сельскохозяйственного института Лысенко, человек, хорошо понимавший существо наших забот, своеобразие нашей работы, и, конечно, учитывающий особенность состава нашей парторганизации. Это были молодые коммунисты, и самый старший из нас состоял в партии пять лет — не более.

Членами комиссии по чистке были двое рабочих новосибирских заводов. Наша работа, специфика нашего труда была для них делом далеким, и потому они по преимуществу молчали, всецело полагаясь на опытного председателя.

К полночи третьего заседания комиссия по чистке объявила результаты своей работы. Оценивая положительным образом состояние партийной организации и всю работу газеты, комиссия высказала ряд пожеланий отдельным коммунистам, относящимся к их поведению и практической работе. Ответственный редактор в этом перечне не был обойден, но так называемые сигналы о засорении редакции классово-чуждыми элементами были отвергнуты как несостоятельные. То, что комиссия, проводившая свою работу в подчеркнуто требовательной обстановке, сочла возможным оставить всех членов партии в ее рядах, являлось важным показателем морально-политической зрелости нашего коллектива.

Тысячи коммунистов в крае были тогда исключены из партии, и прежде всего под предлогом связей с классово-чуждыми элементами. Это был самый расхожий криминал, который применялся чуть ли не походя. У кого-то отец оказывался служившим в царской армии в самом безобидном звании фельдфебеля или унтер-офицера, у кого-то мать оказывалась выходцем из семьи разорившегося дворянина, мелкого чиновника — этого было достаточно для исключения из партии.

Был случай прямо-таки анекдотический. Одного моего товарища исключили за связь с собственным отцом, который перед Первой мировой войной служил контролером акцизного управления в городе Иркутске.

Как известно, на акцизных чиновников возлагался контроль за неукоснительным исполнением правил торговли товарами, имевшими государственную монополию (водка, табак) и товарами, отмеченными особыми наклейками.

Комиссии по чистке сама должность — контролер акцизного управления — показалась подозрительной. Она отнесла это ведомство к жандармерии, и разговор оказался ясным с первых минут — исключить как сына чиновника жандармской императорской службы.

Конечно, подобные случаи впоследствии исправлялись, но можно представить себе, сколько же приходилось пережить встрясок и отцу, и сыну, и многим, многим другим.

А у нас в редакции произошло после чистки странное явление — чистка вроде бы нас не задела, но нас начали донимать различного рода проверками, «сигналы» о засорении редакции чуждыми элементами сыпались один за другим. Я едва успевал писать объяснения то в комиссию по чистке, то в крайком партии, то в советский контроль. Все «сигналы» были беспочвенными, их сдавали в архив, но коллективу от этого было не легче. Сажа, которой нас старались испачкать, отмывалась не сразу.

Наконец, однако, все объяснилось. «Сигналы» строчил наш же сотрудник. Претендовавший на более крупную должность и на более заметное место на полосах газеты. Ему немало способствовала одна особа, у которой были претензии к двум нашим товарищам по линии неразделенной любви.

Массовые чистки порождали бесславное сучье племя клеветников, которое с особенной яростью проявило себя в разгар массовых репрессий в 1935–1939 годах.

Ответственности за свои поступки клеветник не опасался, ее просто не существовало, напротив, такие люди нередко числились в активе, прикрываясь то участием в рейдах РКИС (рабоче-крестьянской инспекции), то в группах комсомольской «легкой кавалерии».

Коммунисты старшего поколения помнят те позорные явления, которые происходили тогда на партсобраниях. Клеветники открыто похвалялись числом посланных в органы НКВД якобы разоблачительных заявлений, обличали в политическом нейтрализме тех, кто не писал еще никаких своих доносов, требовали принятия оргмер по партийной линии к таким коммунистам.

Боже мой, сколько же клеветников я повидал на своем веку, сколько же бесценных часов вырвали они у меня из жизни! Они были разные, не похожие один на другого, но одинаковые по своему моральному беспутству, по своему фанатичному презрению к окружающим их людям, по своему злобному эгоизму, по своему безмерному стремлению к торжеству зла и сладострастному наслаждению ввергать других в беду. Они подобны ржавчине на металле, разъедающие его упорно и неостановимо. Они достойны лишь одного — бесконечного презрения.