Не переводя дыхания - [61]

— Печатают у нас плохо. Вот поглядите — читать трудно. А если глаза слабые или колхозник какой — не привык читать, он и совсем не разберет. Почему это? Краска, что ли, плохая, или пригнать не умеют?

Поэт улыбнулся:

— Право не знаю. Я, по правде сказать, и не был никогда в типографии.

Здесь Лясс оживился. Он дружески обнял поэта:

— Чудак вы! Вот такие только поэты бывают. Вам что же — не интересно? А вот пиши я стихи, я бы и набирать научился. Чтобы за всем присмотреть. Книжка то не сразу выходит. Написали, подчистили там, а потом — ведь это чертовски интересно, как на линотипе стучат, приправляют, машины разные… Все-таки — ваше это дело или не ваше?..

Швецов сказал Ляссу:

— Слушай, Иван Никитыч, по-моему ты должен ответить Орлову. Он тебя каким-то сумасшедшим изобразил. Пошли статью в Москву.

Лясс с удивлением посмотрел на Швецова:

— Это ты еще что придумал? Может быть, и Пищакову отвечать? Этак в строго научном стиле объяснить, что пшеница не любит сорняков? Здесь, брат, не в науке дело. Результаты налицо — тридцать центнеров с гектара. Так что и спорить не о чем. Здесь нужно другое…

Несколько дней спустя Лясс выступил на конференции комсомольцев. Он теперь не рассказывал ни о своем отце, ни о реках, которые меняют русло. Он начал прямо с дела:

— Ребята, я вот что предлагаю: комсомол берет шефство над пшеницей.

На конференции были Мезенцев, бывшая жена Геньки — Леля Татаева, Васильев, Яковлев, Мишка Шоломов, Варя, словом все те, что работают на лесопилках, осушают болота и на запанях стерегут драгоценную древесину. Не мало было и приезжих из колхозов. После речи Лясса составили программу: перевыполнить план засева, бороться с агитацией кулаков, самим следить и за вспашкой и за прополкой. Шоломов в конце попросил слово:

— Забыли мы про парикмахеров. Надо создать таких объездчиков, чтобы они хватали парикмахеров.

Лясс глаза на него выпучил:

— Это я что-то не понимаю. Какие такие парикмахеры?

— Очень просто, что кулацкие — стригут колосья, а потом мутят, что собрали мало.

Борьба длилась долго. Лясс ездил по селам. Он показывал, как запахивать, как пропускать через триеры. Он смешил баб — такое скажет, что все прыснут. Раскурив свою короткую трубочку, он заводил с бородатыми колхозниками длинные разговоры о жизни. Он даже поспевал с ребятами поиграть. Когда он приезжал в село, большой, шумный, колхозники глядели на него с опаской: «Этот чорт у них главный». А потом и отпускать не хотели: «Лошадей нет. Поживи еще денек». Кроме прочих даров был у него один редчайший: он безошибочно находил дорогу к человеческому сердцу.

Он подобрал десяток комсомольцев. Через месяц они уже разбирались и в сортах семян, и в слухах, которые ползли из деревни в деревню. Они подняли на ноги весь комсомол. Лясс не был одинок в своей борьбе за пшеницу: бок о бок с ним билась молодость. И Лясс выиграл у битву. В крайкоме ему показали цифры, пшеницы было посеяно на шестьдесят восемь процентов больше, нежели в предыдущем году. Лясс выслушал поздравления секретаря и хмыкнул:

— Так…

Улыбнулся он потом — шагая домой.

Что сегодня делается в маленьком деревянном домике! Урс лает. Мушка подпрыгивает: ей хочется обязательно лизнуть Лясса в нос. А Лясс стоит посреди комнаты и приговаривает:

— На шестьдесят восемь… Ясно? А в будущем году будет на…

Он хмурит лоб и смотрит на Байбака. Может быть он принимает Байбака не только за поэта, но и за математика? Нечего скрывать: с цифрами Лясс не в ладах. Он долго множит шестьдесят восемь на два. Потом он обращается к Пропсу — Пропс смотрит на мир грустно и недоверчиво, как подобает старому псу. Иван Никитыч говорит:

— Слушай ты, скептик, нечего меня презирать. В будущем году будет на сто тридцать шесть процентов выше… Тьфу, высчитал!

Васильев теперь работал на заготовках, Варя на фанерной фабрике, Шоломова послали в Ухту. Только Лелька попрежнему частенько заглядывала к Ляссу. Можно сказать, что она заняла место Лидии Николаевны. Леля пришла к нему вскоре после своей ночной встречи с Генькой. Она жила еще прошлым. Ночью она тихонько плакала, вспоминая Дашу. Нюта взяла с нее слово, что она не будет больше думать о Геньке. Но минутами Леле казалось, что она любит Геньку попрежнему. Она взялась за работу в комсомоле; она вспомнила Котлас: так она жила до встречи с Генькой. Работа и товарищи помогали ей забыть горе. Но все же она еще не могла радоваться. Печаль теперь стала безотчетным состоянием, воздухом, тембром голоса, серым деньком без дождя и без солнца.

К Ляссу она пришла за инструкциями: ее посылали в Верхне Тотемский район. Лясс рассказал, как надо поставить дело с прополкой.

— Ты их поджучивай!..

Потом он посмотрел на Лелю и спросил:

— Ты что скучная такая? Случилось что?

Леля хотела улыбнуться, но это не вышло. Она сказала:

— Нет, ничего не случилось. Только и веселой быть не с чего.

— Как это не с чего? А что челюскинцев спасли — это не в счет? Я вот вчера прочел и не вытерпел, Ксюшу позвал, ей все прочитал и еще захотелось в третий раз, только никого не было — пришлось собакам почитать, благо там ихняя братья тоже поработала. А ты говоришь — радоваться не с чего! А что весна такая — это что, между прочим? А что ты едешь человечество просвещать — это что, каждый день случается? Ты вот подумай — такая, как ты — лет пятьдесят назад — ну куда бы тебя послали? Гусей бы ты сторожила. Или — это уже с высшим образованием — вышивала бы на… Забыл, чорт, как их зовут!… Вроде пяльцев… А теперь ты десять колхозов перевернешь. Сколько тебе лет? Двадцать три? Девчонка! Так и не улыбнешься? Скажите, какой меланхолик! Посмотри на меня.