Не отверну лица - [40]

— О хлебе я говорил в более широком смысле, — хмуро пробормотал Хьюз. — Сюда вы можете отнести и одежду, и жилища, и вообще все, без чего не обходятся ни артисты, ни ученые, ни художники. В том числе, конечно, и те, которые занимаются сочетанием цветов на пустырях.

Берлик Хьюз стал у окна, искоса поглядывая то на свою супругу, то на советского артиста.

— Ха, ты помнишь, Каролин, того несчастного углекопа?.. Мы его встретили на глухом полустанке в прериях.

— Тебе до сих пор кажется, что это был именно шахтер? — с легким недоверием в голосе, но больше адресуя эти слова Галинскому, чтобы ему интересен был их разговор, проговорила Каролин Хьюз.

Берлик Хьюз притворно застонал, выбросив руки вверх:

— Боже! Ну объясни же наконец, зачем ты создал женщину таким неромантическим существом?!.

Палица, скользнув по рукаву, свалилась на пол. Хьюз опустился на колени, не сходя с места, лишь повернувшись лицом к Галинскому. Руки его были вытянуты перед лицом, ладони сложены корытцем.

— Представьте себе, мистер Галинский, выжженную солнцем степь... Пожухлые травы, безветрие, безмолвие на сотни миль вокруг. И одинокий измученный скитаниями и голодом старый человек, очевидно безработный. Стоит у полотна железной дороги на коленях, как я сейчас. В руках крохотный кусочек угля, упавший с паровоза. Человек этот подносит к лицу уголь, нюхает, целует его, роняет на ладонь слезу. А руки, руки! Это — раздавленное сердце его, исполосованное синими шрамами...

Артист откинулся на ступни, вздохнул. Ожесточенно жестикулируя, он время от времени снова сводил ладони вместе, будто держал в них горошину угля.

— О, я всю жизнь мечтал сыграть роль этого шахтера на сцене. Меня разрывал изнутри образ человека, которого судьба однажды отлучила от родной для него стихии. Пусть это будет пахарь, по велению других топчущий военным сапогом низу, или изгнанник, пришедший опять на родную землю, или кузнец, сбивающий в своей настывшей кузнице кандалы с собственных ног... И не в куске угля здесь дело — сам по себе он не стоит и цента. Для шахтера уголь — живая частица его сердца, его судьбы. Это и молодость, отгоревшая в подземелье, и мечты о лучших днях, и торжество покорителя стихии. И радость, и беда его, а может и счастье первой любви, мелькнувшее подобно искре, оброненной ночным локомотивом. Первозданный запах угля для горняка дороже благовонных духов.

Хьюз подытожил еще более разгоряченно:

— И это все я называю памятью чувств! По-моему, это и должно быть главным в искусстве: преподнести человеку его крошку угля, щепоть земли, окропленные потом и кровью. И если в твоей душе нет такой крошки угля, зерна — не берись! Не твое это дело! Никаким сочетанием цветов не заменишь!

Хьюз с ожесточением обвел глазами своих собеседников.

— Точка! — выкрикнул он, хватая палку на полу.

Галинский подбежал к Хьюзу. Одновременно пожимая ему руку и помогая встать, юный танцор благодарил Хьюза за импровизацию:

— Это великолепно! Как жалко, что мои товарищи были лишены удовольствия видеть и слышать вас сейчас.

Усадив старого актера в кресло, Галинский вдруг забеспокоился:

— Может, вы теперь скажете, чем именно я заслужил ваше доброе расположение ко мне?

Хьюзы многозначительно переглянулись. Старый актер в раздумье пожевал губами и, чтобы оттянуть время, начал тщательно отирать платком лицо, шею, затем снова шею и широкую лоснящуюся залысину.

— А что, Каролин, может, ты и в самом деле скрываешь какую-нибудь тайну от нашего нового друга? — проговорил он, улыбнувшись глазами. — Я тоже с удовольствием послушал бы...

Каролин Хьюз приняла эти слова за своеобразный сигнал. Совершенно серьезно она стала говорить то, что вызывало в душе юного танцора лишь чувство протеста:

— Своим выступлением вчера, дорогой мистер Галинский, вы помогли моему мужу второй раз встретиться с шахтером.

Галинский побагровел от смущения.

— Успех концерта принадлежит не одному мне...

— Мы имеем в виду не весь концерт, а ту часть, когда на сцене были вы.

— Я никогда не выхожу на сцену в одиночку! — резко возразил танцор.

Галинского уже раздражала настойчивость Хьюзов, которые, как казалось, явно заблуждались.

— Да, но этот человек... он выкрикивал ваше имя... потом побежал по проходу к сцене... Видели бы вы его лицо, его душевное смятение...

Старый актер, опустив веки, утвердительно качал головой.

Галинский облегченно вздохнул. Но прежде чем внести наконец ясность во всю эту картину, ему пришлось выслушать внезапную фразу Берлика Хьюза:

— Пожалуйста, продолжай, Каролин! Ты сейчас очень хорошо говоришь.

— Но зачем же продолжать? — перебил их танцор. — Вы на этот раз ошиблись, мистер Хьюз! Кричавший фанатик вовсе не горняк. Он — учитель. Если угодно, я вам покажу открытку, где написано его имя.

Галинский кинулся к чемодану и вернулся с почтовой открыткой.

— Его зовут Мортон Лейк! — торжествующе объявил он.

Но все это никак не пробуждало Хьюзов от их гипнотического состояния.

Почувствовав себя на какое-то мгновение более близким к истине и вместе с тем боясь попасть впросак из-за недооценки ума и опыта Хьюзов, Галинский не знал, как ему вести себя дальше.