Не от мира сего-3 - [115]

— Пользуйся, Твое величество, — сказал он. — Дар Николы Можайского. Вспоминать меня не надо — икаться здорово будет — а в этот инструмент дуди на здоровье. Уж, надеюсь, бури не вызовет. Будем считать, что это мой ответный подарок за твое содействие с рыбами Золото-перо. Никто никому не должен?

Все-таки друзьями они не были. Наверно, потому что склад характера был одинаков, что у гуанчи, что у лива. Только у музыканта, вдобавок, еще талант имелся. И это невольно задевало всесильного Владыку.

— Возражаю, — сказал Морской Царь. Но, увидев откровенное разочарование на лице Садка, добавил, усмехнувшись. — Сыграй песню на прощанье. Согрей душу.

Он не стал уточнять, чью душу согревать: его, либо музыканта. Но этого и не требовалось. Лив достал заботливо сохраненные Пермей «гусли свои яровчатые», провел руками по струнам. Да, как же не хватало ему музыки в последнее время!

  — Я сделан из такого вещества, из двух неразрешимых столкновений.

   Из ярких красок, полных торжества, и черных подозрительных сомнений.

   Я сделан из находок и потерь, из правильных и диких заблуждений.

   Душа моя распахнута, как дверь, и нет в ней ни преград, ни ограждений.

   Я сделан из далеких городов, в которых, может, никогда не буду.

   Я эти города люблю за то, что люди в них живут и верят в чудо.

   Я сделан из недаренных цветов, я — из упреков, споров, возражений,

   Я состою из самых длинных слов, а также из коротких предложений.

   Я сделан из бунтарского огня, из силы и могущества горений.

   Я из удач сегодняшнего дня, но больше, к счастью, все же из падений. [181]

Морской Царь сам решил отправить Садка на родину. Он никогда не пользовался этим камнем, разве что маленьким озерцом возле него. Именно при воздействии на воду удавалось в свое время добиться призрачной связи с берегом далекого Ильмень-озера. Для того чтобы отправить человека на такое расстояние, требовались «железные сапоги и железные хлеба». На самом деле это было вовсе не железо, а мягкий металл, напоминавший свинец. Покоился он в воде, но не был подвержен разрушению ржи, разве что цветом сделался очень темным, местами темно-зеленым.

«Сапоги» представляли собой раскатанные в полпальца толщиной листы этого же металла, по форме напоминающие портянки. Таким же образом их и надо было наворачивать на ноги. Одну пару поверх другой — сколько потребуется. Царь не был уверен, но предположил, что вполне хватит трех.

А «хлеб» действительно напоминал испеченный в печке каравай, только держать его надо было руками и зубами у себя на груди, словно защищая сердце. Да так, в принципе, и было: «каменный перенос» живого тела с одного места в другое прекращал все процессы в организме, кроме сердца. Известно, что оно само по себе не запустится, будучи остановленным. Массаж требуется и рот-в-рот, поцелуй смерти. На небольшие расстояния вред здоровью камни-порталы приносили незначительный, вот большие дистанции вызывали некоторые осложнения. Поэтому — чем дальше, тем больше «сапог» износить и «хлебов» изгрызть.

Садко слегка растерялся: а как же товарищи? Ни Васьки Буслаева, ни Дюка Стефана, ни Илейки Нурманина на Тенерифе пока не образовалось.

— Забей, — теперь уже сказал Царь. — Никуда они не денутся. Следом за тобою пойдут.

Пермя и Мишка закивали головами: разумно. Встретятся позднее в Новгороде за праздничным столом. Садку сейчас нужнее всего оказаться дома — князь Вова, поди, всеми способами на управляющих Омельфу Тимофеевну и кузнеца Скопина наседает. Еще, не приведи Господь, задействует родственничка своего безбашенного — Александра. У того на уме одни лишь силовые методы, как у всякого, мнящего себя радетелем за государство, будь оно неладно.

Музыкант не заставил себя уговаривать, пообнимался с Наследником и Хийси, обменялся рукопожатием с Морским Царем, обернул ноги тремя слоями «сапог», вцепился руками и зубами в «хлеба», шагнул к камню и был таков. Хорошо, что разогревать портал не пришлось по причине использования его в качестве средства наблюдения тем же Владыкой гуанчей.

Народ Моря потихоньку уходил из этого мира. Никто не плакал и не причитал, особая торжественность момента затмила собой все эмоции, в том числе радость и горе. Царь должен был уйти последним. За ним путь закрывался, народ Моря становился историей, которую так старательно чистят всякие важные персоны, типа Меура и Бетенкура, а также слэйвинских князей Александра, Владимира и их будущих последователей.

Одним за другим вернулись на Тенерифе, вслед за последними гуанчами, Стефан, Буслай и Илейко. Кому-то из них пришлось добираться через покинутые острова Иерро и Гомера, а также захваченный Лансароте. Эйно Пирхонен, лишившийся своей козырной сбруи, сделал последний доклад своему Царю: алес, кто мог — тот ушел, ждать больше некого, земля пухом героям войны, удачи — «непримиримым».

Илейко долго тряс руку взволнованному до слез хунгарскому рыцарю, хлопал себя по ногам, демонстрируя их полную надежность, и на некоторое время забыл, что возвращение в Новгород потребует от него разборок с князем Владимиром, который по слэйвинскому суду имеет все права на своего «казака»