Не опоздать! - [4]

Однако на одном удивленном вопросе читателя следует остановиться. Вот этот вопрос: а где комсомол? А правда, где? Комсомол много лет руководит пионерской организацией, так, может, стоит вглядеться пристальней и увидеть не только чистеньких детей в белых рубашках и красных галстуках, но и детей заброшенных, пропадающих? Пока до нас доносятся лишь речи о новых формах работы с ними.

Желающих исправить нашу общую беду у нас найдется достаточно. Но усилиями отдельных людей можно поправить лишь кое-что. Мне это кажется полумерами. Нужен иной качественный уровень отношения, заботы, решения проблем, связанных с неблагополучными детьми. Я постоянно задаю себе вопрос: можно ли что-то поправить или мы уже опоздали?

Убежден: чтобы понять причину беды с детьми, надо ответить на давний вопрос: что с нами происходит? Каждый знает, что что-то происходит, и нужно теперь определить меру вот этого «что-то».

Пьянство, наркомания, проституция, преступления несовершеннолетних. Кто виноват в этом прорыве? Вроде бы никто один не виноват, но вместе с тем виноваты все. Каждый в отдельности. Виноват своей жизнью. Бездуховностью, вялостью, благодушием. Но особенно, конечно, своей ложью. Мы как-то незаметно за долгие годы привыкли лгать самим себе и друг другу, мы привыкли выдавать черное за белое, плохое за хорошее, хорошее за лучшее. Всего более нам приятно быть оптимистами, приговаривая, что все на свете хорошо в этом лучшем из миров, наша же задача — возделывать свой сад, мы из оптимизма сделали своего рода религию, и уж в этом состоянии можно замечать только хорошее, а плохое испарится и без нашего участия, само собой. Почему мы на это надеемся? А так жить удобнее. В самом деле, зачем знать правду, если от нее больно, если она хоть на короткое время лишает душу привычного уюта.

Потому-то мы так любим поговорку про пророка, которого нет в своем отечестве. Нет, мы любим пророка, но только того, кто уверяет, что все будет хорошо. А на того, кто указывает на наши беды и на наши несовершенства, мы сердились (и продолжаем сердиться), мы не давали им высказаться, да и не хотели их слушать.

Потому что нам надо и в литературе что-нибудь такое, подальше стоящее от наших конкретных забот, быта, реальной беды. И чем описываемая жизнь отдаленнее от нас, тем она нас больше забирает. Потому нам так интересно узнать, к примеру, как жили цари и герои триста и три тысячи лет назад, что они ели, как они спали, нам бы вот грезить при чтении, нам бы витать где-то высоко и далеко, и ахнуть на этом глубоком вздохе — жили ведь люди!

Да, но если мы не хотим знать правду о себе, то тогда не надо хвататься за голову или за сердце, узнав, что наши дети не так хороши, как хотелось бы. Они точно такие, как мы с вами. Они — наше отражение. Дети таковы, каково общество — это всем известно. В пьющем обществе будут рано спиваться дети; лгут взрослые — и дети не станут говорить правду; дурят себя красивым оптимизмом взрослые, и дети станут себя дурить — вином, наркотиками, еще чем угодно. Несомненно, имеет место упадок нравственности. К тому, что сказано, добавим взяточничество, коррупцию и прочие недавно преданные гласности язвы. Да, упадок. Причем развивавшийся постепенно, но каким-то обвалом захвативший в последние годы наших детей.

Поэтому давайте посмотрим на себя — а здоровы ли мы с вами, приближаемся ли мы к идеалам нравственности, завещанной нам русской классикой? Может, все-таки стоит признать, что за последние десятилетия мы отдалились от этих идеалов? Признаем, что уровень нашей нравственности упал (именно в этом уровне нравственности я, к примеру, и вижу главную угрозу нынешней перестройке), может, все-таки наберемся смелости да и скажем, что наши дети ни в чем не виноваты, они не очень здоровы, потому что не вполне здоровы мы.

При этом, разумеется, у нас будут оправдания, что мы — как не согласиться — по одежке протягиваем ножки, мы таковы, какими нас лепит окружающая жизнь, бытующая форма существования.

Конечно, можно иной раз встрепенуться — о, нет, я не глина, и место моего обитания — не гончарный круг, и я не хочу быть горшком, да и мой начальник — не слишком искусный гончар.

…Нашу станцию «Скорой помощи» вселили в помещение, от которого из-за сырости отказался банно-прачечный комбинат. К тому же забыли вставить рамы, подвести отопление. Приближалась зима, и мы усиленно жаловались. Приехало городское начальство. Общее недовольство высказывал я. Видно, говорил раздраженно, потому что один из начальников доверительно спросил: «А почему вы нас не любите?». — «А потому что вы временщики», — доверительно же ответил я.

Когда начальник — временщик, это беда. Но худшая беда, когда временщиком понимает себя каждый. Он как бы взялся ниоткуда, он как бы на минутку заскочил на эту землю и усквозил далее, а что будет после — да какая ему разница, если его не будет? Психология временщика известна: никто не вспомнит обо мне, ни о моих делах, никто не разберется, украсил я землю или, напротив того, загадил ее. Он не задумывается над тем, что не инопланетяне и не чужестранцы загаживают наши великие и невеликие озера, отравляют большие и малые реки. Уж помолчим о качестве наших продуктов, товаров, бытового и медицинского обслуживания. Это ведь все наших рук дело, временщиков.