Не оглядывайся, Джин... - [50]

Он послал Джин записку, приглашая поужинать с ним; добавил, что ужин будет не раньше половины восьмого; он надеется, что к тому времени она будет свободна.

Уложив Тима спать и оставив у его постели ночную сиделку, Джин пошла в свою комнату. Она много бы дала, чтобы избежать того, что ждет ее впереди. Она знала, что должна поговорить с Джоном Баррингтоном и дать ему понять, насколько важно для нее, чтобы Блейр не знал, где она находится.

Ее спальня была по соседству с комнатой Тима. Никогда в жизни не видела она такой роскошной обстановки и, так как всегда любила красивые вещи, с интересом осмотрела прекрасную комнату со стенами цвета яичной скорлупы и более темным глубоким ковром. На шторах парчовые голубые и серебряные шторы, окна выходят в сад. Весь дом — иллюстрация того, что может сделать богатство, и на мгновение Джин подумала, не жена ли Баррингтона определила очень женское убранство этой комнаты. Потом она вспомнила, что эту виллу он снял, а когда был в Лондоне, то жил в «Савойе». Неужели у него нет постоянного дома? Если это так, то совершенно неправильно, осуждающе думала она. Тим должен расти в домашнем окружении.

Джин не могла не испытывать уважения и сочувствия к Джону Баррингтону. Он понравился ей с самого начала; она видела, что он из тех людей, которых не могут испортить деньги; в отличие от множества своих очень богатых и преуспевающих современников, он не стремился к власти, и успех не вскружил ему голову.

Джин сняла простое серое платье, которое носила весь день, и, когда увидела его лежащим на сатиновом покрывале, сердце ее пронзила боль. В комнате мальчика она убрала волосы под белый чепец; и теперь подумала, что ее одежда очень напоминает больничную униформу, которую она вряд ли когда-нибудь наденет снова.

Переоделась в одно из платьев, которые она накануне вечером торопливо сунула в саквояж — в спешке она вряд ли сознавала, что именно берет. Просовывая голову через вырез в мягком золотистом материале, она вдруг поняла, что платье из ее приданого, которое она подбирала с такой любовной тщательностью. И неожиданно у нее перед глазами возникла комната в Арли Холле, она вспомнила мерцающее великолепие другого платья — цвета слоновой кости и серебра, и ее пронзило мучительное сознание несбыточности всех ее надежд и грез…

Последний раз взглянув на себя в зеркало — привычка к аккуратности стала ее второй натурой, — Джин вышла из комнаты.

Она уже спустилась вниз, в холл, когда поняла, что понятия не имеет о внутреннем устройстве виллы и о том, куда она должна пойти. Она остановилась в нерешительности, но тут из двери показался слуга и, увидев ее, сказал:

— Сюда, пожалуйста, мадмуазель, — и отвел ее к хозяину.

Джон Баррингтон стоял у низкого столика, на котором были расставлены предобеденные аперитивы. Торопливо поставив бутылку, которую держал в руке, он пошел навстречу Джин.

— А вот и вы. Заходите, садитесь и рассказывайте, что случилось. Весь день я пытался наверстать упущенное; еще двадцать минут назад у меня был долгий и сложный телефонный разговор. Когда я заглянул к Тиму, сиделка сказала, что он только что уснул и она не хочет, чтобы я его разбудил. Надеюсь, он не думает, что я о нем забыл.

— Он еще думает не очень ясно, — ответила Джин. — Но день был удивительно хороший. Я уверена, что утром он сможет с вами поговорить.

— Думаю, он обо мне и не вспомнит, пока вы с ним. — В голосе его прозвучала грустная нотка, и Джин, вспомнив, что за все время после ее приезда Тим ни разу не спросил об отце, почувствовала что-то вроде жалости. Еще в больнице она как-то сказала Блейру, что хотя Баррингтон обожает сына, а Тим, несомненно, любит отца, он кажется странно отчужденным. А Блейр тогда ответил:

— Наверно, бедняга привык к тому, что отец постоянно уезжает куда-нибудь, а он остается на попечении нянек или тетки; поневоле он стал независим. Даже когда мать еще была с ним, он часто был предоставлен самому себе. Но он это воспринимает философски. В такой ситуации трудно ожидать очень близких отношений.

— Неудивительно, что врачи говорят о вас, будто вы способны на чудо, — между тем говорил ей Баррингтон. — Боже! Я и не думал, что Тим сможет так быстро начать поправляться.

— Ну, в этом никакого моего вклада нет, — напомнила Джин. — Ведь к моему приезду худшее осталось позади.

Он покачал головой.

— Была возможность рецидива. То, что с ним оказалась любимая Джин, усилило его сопротивляемость. Что будете пить? Шерри? Сухой мартини?..

— Шерри, пожалуйста.

Повернувшись, чтобы наполнить ее стакан, он сказал:

— Я собой недоволен. Давно надо было сказать вам, что если хотите позвонить в Лондон, телефон полностью в вашем распоряжении. Поселившись здесь, я установил несколько дополнительных линий.

— Спасибо, — ответила она, понимая, что момент, которого она так боится, наступил. — Я… не хочу звонить в Лондон.

Он оглянулся.

— А как же ваш молодой человек? Я уверен, что он предпочтет услышать ваш голос, а не получить письмо.

Беря стакан, она не смотрела на Баррингтона.

— Я больше не буду созваниваться с Блейром.

Баррингтон, который смешивал себе напиток, остановился. Подняв голову, он увидел, что она побледнела, заметил, что рука, которая подносит стакан ко рту, дрожит так, что шерри едва не расплескивается.