— Сколько?
— Семнадцать тысяч долларов, — ответила Лесли и с гордостью почувствовала, что голос ее не дрожит. Отец сидел, потупив глаза. Сейчас он напоминал воздушный шар, из которого выпустили воздух. Ему не нравилось, что дочь безжалостно назвала точную цифру. Он бы сказал что-нибудь вроде: «Не так уж и много» или «Несколько тысяч». А может быть, и просто солгал бы.
Тут Лесли со стыдом осознала, что была неточна. Семнадцать тысяч Симон уплатил букмекерам, но оставались еще проигранные отцом двадцать пять тысяч, которые принадлежали компании…
Ложь недосказанности. Но тем не менее — ложь.
У нее просто не хватило смелости признаться Даниэлю еще и в этом. Несмотря на то что произошло в саду, она не смогла. В саду был минутный порыв, всплеск желания. Он хотел ее в ту минуту. Из чего вовсе не следовало, что он ее любит. Или доверяет ей. Или верит хотя бы единому ее слову.
— Семнадцать тысяч долларов, — растягивая слова, как будто пробуя их на вкус, повторил Даниэль. Кривая усмешка, появившаяся на его губах, свидетельствовала о том, что вкус оказался горьким. — А вы дорого стоите, прекрасная леди.
Руки Лесли словно примерзли к подлокотникам кресла, некоторое время она сидела очень спокойно. Но это было обманчивое спокойствие. В груди у нее поднялась настоящая буря таких чувств, о наличии которых в себе она даже не подозревала. Даниэль позволял себе слишком многое! Слишком! Даже ее отец не смог снести этой насмешки.
— Даниэль! — негодующе запротестовал он. — Возможно, вы не хотели никого оскорбить…
Однако холодный, как покрытая инеем сталь, голос Даниэля оборвал его тираду, словно лезвие бритвы, перерезавшее телефонный провод:
— Очень дорого, — неторопливо повторил он. — И, насколько мне известно, он очень немного получил за свои деньги.
Это переполнило чашу терпения, и буря, бушевавшая в груди Лесли, вырвалась наконец наружу.
— Твой брат получил все, что хотел! — бросила она, вскакивая на ноги, и гнева в ее голосе было не меньше, чем в голосе Даниэля — льда… — Он получил возможность безграничной власти надо мной. Он получил возможность контролировать все мои действия. Он получил возможность постоянно демонстрировать чувство собственного превосходства. А самое главное — он получил возможность наблюдать, как мы бессильно извиваемся у его ног.
Даниэль слушал не перебивая. На скулах его играли желваки, костяшки сжатых в кулак пальцев побелели.
— Но ведь ты имел в виду секс, Даниэль, не так ли? Ты считаешь, что твой брат жестоко страдал из-за моего отказа лечь с ним в постель. — Краем глаза Лесли заметила, как отец, пытаясь остановить ее, вскинул вверх руку, но проигнорировала этот жест. Все ее внимание было обращено к Даниэлю, который сидел неподвижно, как статуя, повернув к ней голову, словно мог видеть ее сквозь бинты.
— Да, ты прав. Он действительно хотел со мной спать. Но не потому, что любил меня. Ему непременно нужно было обладать мною во всех возможных смыслах этого слова. И если в этом отношении я пыталась сохранить свое достоинство, отказываясь ему подчиниться, — что ж, я имела на это право. — Лесли тяжело дышала. — И еще одно, последнее, Даниэль. Ты вчера запретил мне упоминать имя Симона. Хорошо. Теперь я тебе говорю то же самое: никогда не упоминай при мне его имени. Никогда! То, что у меня с ним произошло, — это только мое дело. И тебя это не касается.
Некоторое время Даниэль продолжал сидеть неподвижно, затем один из уголков его рта пополз вверх, и он саркастически усмехнулся:
— А как насчет пяти тысяч долга твоего отца? Это чье дело?
Лесли почувствовала, как кровь стучит у нее в висках.
— Мое!
Отец нетерпеливо завозился в кресле.
— Но у тебя нет пяти тысяч, Лесли…
— Я их добуду! — отрезала она, не оглядываясь на него.
Даниэль подался вперед.
— К примеру, можешь продать тот вульгарный камень, который ты именуешь обручальным кольцом, — сорвалось с его побледневших губ. — Если ты еще не сделала этого. Не мог не обратить внимания, что ты его уже не носишь.
Вспомнив, как Даниэль гладил ее ладонь в саду, Лесли инстинктивно прикоснулась к безымянному пальцу левой руки. Воспоминание причинило физическую боль, подобно грубому прикосновению к кровоточащей ране.
— Оно в ящике твоего стола, — ответила она, и боль звучала в ее голосе. — Я никогда не прикоснусь к нему снова, что бы ни случилось. Ты прав, оно вульгарно. Точно так же, как и сам Симон. Точно так же, как и ты, Даниэль, когда говоришь мне все это.
Он не отвечал, и Лесли на негнущихся ногах направилась к двери. С порога обернулась.
— Забавно, — сказала она, и, хотя голос ее уже дрожал от сдерживаемых рыданий, она была слишком взбешена, чтобы чувствовать по этому поводу какое-либо смущение. — Я думала, что тебе будет трудно занять его место, но я ошибалась. Ты такой же, как он! Точно такой же!
«Ты такой же, как он…»
Даниэль никак не мог понять, почему эти слова так его задели. Лесли явно хотела его оскорбить в отместку за его справедливую критику. Но это просто смешно: что может быть обидного в сравнении с Симоном?
Но тогда почему брошенный в запале упрек застрял в его мозгу, словно отравленный дротик, превратив ночь в бесконечный кошмар?
