Не говорите с луной - [7]

— Б…ть! Сказал бы, что спецназовец! — прошипел он через боль.

— Танкист.

— Что?!

— Танкист — говорю. Или в ухо дать?

— Да, пошёл ты на …й, танкист! Сейчас офицеры придут. Они, б… ть, тебе зададут.

— Уже пришли.

Левченко присел возле техника и достал из нагрудного кармана погоны и продемонстрировал их технику. Погоны он снял по совету подполковника Степанова, который объяснил это просто, мол, не стоит дразнить драконов, то есть, снайперов.

— А чего ж молчал, старлей?!

— Слушал. Пытался разобраться в ситуации.

— Ты нормальный? Я тебя за духа принял!

Авиатехник помассировал ушибленное место и попытался встать. Он немного попрыгал на одной ноге, затем осторожно стал на ушибленную. Его лицо исказила гримаса боли.

— Нет, ты скажи: ты нормальный? Ты же человека искалечил? Как же я теперь летать буду?

— Маши руками и лети, — засмеялся Саша. — Всё в твоих руках!

— Умный, да? Шутки шутишь?

— Да, сегодня твоя очередь плакать.

Громила улыбнулся и хмыкнул.

— Ловко же ты меня! Я тебя хотел уже размазывать по всей площадке. Уважаю. Он протянул руку.

— Лейтенант Иванец. — Он оглянулся на стоящий за его спиной вертолёт. — Бортпроводник вот этой пташки. Саша Иванец.

— Старший лейтенант Левченко. Александр Левченко.

— О! Тёзка! Пить хочешь?

Солнце, укорачивая тени, упорно лезло на полдень. Небо стало жёлтым, а воздух над землёй стал дрожать, раскаляясь. Навьюченный различным добром: магазинами, подсумками, шлемом, биноклем, разгрузкой, полевым ранцем, патронами, гранатами, пистолетом и автоматом, придавленный бронежилетом, упакованный в новую, дурно пахнущую нафталином униформу, не способную «дышать», Саша безнадёжно исходил потом. Он чувствовал, как горячие струйки стекают по рёбрам, по хребту, липнут в ногах и растекаются в промежности. Небольшое короткое физическое упражнение по успокоению случайного «доброжелателя» выдавило из тела, как казалось, все остатки влаги. Саша облизнулся и отёр локтём лицо.

— Пивка бы… Холодненького.

— Как скажешь, Саня!

Техник захромал к зеву люка вертолёта, и уже на трапе обернулся.

— Слушай, друг, а ты приёмчиком–то не поделишься? Ловко ты меня сделал!

— Жарко, Саня. Я уже весь поплыл. В другой раз. Обязательно.

Солнце безжалостно обпекало кожу через ткань униформы. Стало звенеть в ушах, и этот предупредительный зуммер неприятно нарастал в сознании. Надо было срочно искать воду и тень. Иначе до теплового удара оставалось не больше пары минут.

Через минуту техник вылез наружу. Он уже не хромал и держал в своих могучих руках четыре запотевших бутылки с полосатыми этикетками. «Жигулёвское». Александр, как осёл за морковкой пошёл за техником, который направился на другую сторону вертолёта, в тень. Он сел на баллон, Саша пристроился рядом, прямо на металл площадки. Жар, поднимающийся с раскалённой части площадки копошился в тени, десятками горячих невидимых змей набрасываясь на тела людей. От вертолёта в такую жару остро несло раскалённым маслом, керосином и гарью. Но пара глотков пива, и однообразное раскалённое пространство вокруг снова расцвело весенними красками.

— Недавно? — спросил техник.

— Сегодня.

— Куда?

— На роту Кадаева.

— А–а–а… Знал я его. Хороший мужик.

Каждый из них допил свою бутылку. Пора было приниматься за вторую. В такую жару достаточно было пяти минут, чтобы пиво стало противно–тёплым. Таджикско–узбекская весна была щедра на жару. Но её скоро сменит лето, и тогда будут повсеместно властвовать засуха и нестерпимый зной.

— А где пассажиры? Должны были уже вылетать.

Техник глянул на часы, одновременно зубами срывая крышку с пивной бутылки.

— Да, должны. Но, что должено, на то положено — знаешь?

— Знаком.

Они сразу отпили по половине содержимого бутылок. Оба почти одновременно отрыгнули газ из желудков. Засмеялись.

— Обедают, наверное. Кстати, ты жрать хочешь?

— Хочу! — обрадовался Саша. Накатывающийся тепловой удар отступил. Предупреждающий зуммер под черепом совсем стих. Предложение трапезы напомнило, что он не ел почти сутки. Прошлым утром он что–то перекусил в придорожной чайхане, когда обшарпанный слишком долгой жизнью и горными дорогами автобус сделал короткую остановку.

— Тогда ты раздевайся, Санёк. Иначе испаришься в собственные штаны. Я тут изображу обед для нас. Ты из жестяной посуды ножами ешь?

— Ем. Я всё ем. Ты меня извини.

— За что? — добродушно удивился великан.

— Да, за это… На площадке. Я боялся тебя.

— А я тебя нет. Вот и нарвался. Но ты молодец.

Потом они ели тушёнку, свежие помидоры, огурцы, грызли сочный лук и плохо мытый редис, запивая пивом и хрустя почти сухими хлебными лепёшками. Всё было из запасов бортового техника, который не захотел принимать на стол ничего из сидра новоприбывшего старшего лейтенанта. Столом для них была расстеленная газетка, исчерченная, словно исцарапанная, витой вязью арабского письма.

Во время трапезы, техник вдруг поднял указательный палец.

— Народная мудрость: дружи с авиацией! Ты правильно начал, друг мой!

Саша ел и нисколько не сомневался, что эта дружба надолго и прочно.

Немного ниже вертолётной площадки, возле заброшенной метеорологической будки, таращившейся в колышущийся зной чернотой отсутствующих дверей и окон, был низкорослый, чахлый и заброшенный вишнёвый сад. Даже не сад, а вишнёвая чащоба, жиденькая на листву и густая на обвисшие ветви. Неизвестно, плодоносили ли эти старые деревья или нет, возможно, что по весне они ещё радовали взгляд белым цветом, но больше по старой памяти, нежели для урожая. Сад был старым, заброшенным, но его не спешили корчевать, и берегли, наверняка, по той простой причине, что в жаркие или знойные дни, он кое–как, но всё–таки давал тень. Деревца, как высушенные осьминоги, ломкими щупальцами–ветвями опирались о землю, стойко выдерживая удары немилосердных ветров. Листвы почти не было, но солнце терялось в сетчатом сплетении ветвей, сеточкой нарезая скупые тени. Деревья лишь немного выше человеческого роста, и с них когда–то было удобно собирать обильные урожаи.