Не говори, что лес пустой... - [91]

— В том-то и дело, — сказал Давлят, — что не очень мне верится в искренность такого союзника.

— Сам народ, наверное, искренен — увидел, что несет Гитлер. А вот политики… Хотя кто его знает, этого Уинстона Черчилля, нынешнего премьера. Рассказывали, будто он выступил по радио в первый же день нападения на нас и сказал, что его цель — уничтожить Гитлера. Он якобы прямо заявил, что был и остается врагом коммунизма, но в союзе с Советской Россией — спасение Англии, и обещал оказывать нам помощь, какую только сможет.

— Что же, посмотрим, как будет выполнять свои обещания, — сказал Давлят.

— Это верно, — кивнул Гуреевич. — У нас говорят: «Дай обещание и принимайся за дело».

Уже было ясно, что война разворачивается долгая и тяжелая, не на жизнь, а на смерть, и сознание этого удесятеряло ненависть, которая вызревала в душе народа.

Однажды старшина Егоров привел несколько пожилых мужчин, назвавшихся ходоками. Они принесли с собой продукты и пригнали корову, козу и свинью. Поздоровавшись с ходоками за руку, Давлят и Гуреевич стали звать их в штабную землянку.

— Благодарствуем. Времени у нас в обрез, — ответил за всех невысокий квадратный бородач в кожухе, подпоясанном оборами. Он стянул с головы рыжеватую ушанку, вынул из-под подкладки сложенные вчетверо бумаги, протянул Гуреевичу. — Народ просил доставить. — И вздохнул: — Ай, людоньки, людоньки, чтой-то творится…

Гуреевич развернул бумаги. Три листа были заполнены с двух сторон подписями, на четвертом прочел:

«Дорогие товарищи, храбрые народные мстители! Черные тучи собрались над нашим Полесским краем и всей Советской страной, свалилась на головы несказанно страшная беда, топчут и поганят нашу святую землю, красавицу Беларусь изуверы, каких не знали от века. Хотят они снова надеть на нас ярмо, превратить в бессловесных, покорных рабов, истребить вместе с корнем. Уже не сосчитать, сколько зверски убитых советских людей, сожженных сел и порушенных городов. Не щадят палачи ни женщин, ни стариков, ни детей, убивают и грабят, заставляют обливаться горючими, кровавыми слезами. Не будет нам утешения, а детям радости, пока будут захватчики на нашей земле.

Отцы и мужья! Дорогие сыны! Братья и сестры! Вы единственные наши заступники. Мстите за нас, бейте врага, чтобы быстрей наступил час избавленья. Мы всегда и везде, на каждом шагу будем вам помогать всем, чем сможем. Нужно будет продовольствие — соберем и дадим продовольствие. Нужна станет одежда — дадим одежду. Призовете — и сами возьмем в руки оружие, будем биться за Советскую Родину до последнего дыхания.

Кровь за кровь, смерть за смерть!

Скрепляем своими подписями от имени населения сел и хуторов Полесья.

Август 1941 года».

Гуреевич, читая этот наказ, светлел лицом. Он передал обращение Давляту и заговорил с ходоками.

— Как нашли к нам дорогу? — спросил он.

— Своих мы чуем и за сто верст, — рассмеялся квадратный бородач в кожухе и ушанке.

Оживились и его спутники, до этого стоявшие сурово и скорбно. На их каменных лицах заиграла улыбка.

— А немец вас не учуял?

— Ни-и, обвели мы его. Все сделали шито-крыто. Мешки с продовольствием перетаскали в лес ночью, а скотину увели с пастьбы. Выгоняем по утрам, у кого осталась, на опушку, немец привык. «Гут, гут!» — говорит: нагуливайте, мол, потом заберу. Ну и мы: «Гут, гут!» — то есть, значит, на-кась выкуси, не вся для тебя.

— Ловкая тактика! — засмеялся Давлят.

— Иначе нельзя, товарищ командир. Коли припрет нужда, говорят, то и на одной ноге поскачешь пуще ветра.

Гуреевич выразил благодарность за заботу и сказал, что народный наказ станет делом чести каждого партизана.

— Кто примет продукты и скот? — спросил бородач.

Давлят и Гуреевич переглянулись.

— Егоров, — сказал Гуреевич.

— Наш новый начальник тыла, — улыбнулся Давлят.

Пока старшина Василий Егоров принимал, командир и комиссар угощали ходоков скромным партизанским обедом. Спиртного в отряде не водилось, поэтому Гуреевич налил в бутылку холодный чай из сушеных яблоневых листьев и выставил на стол.

— Не обессудьте, товарищи, — шутливо сказал он, — опоздали в гастроном, закрылся уже. Но это слаще горилки…

Бородач, так и сидевший в кожухе, лукаво ухмыльнулся, сунул руку за пазуху и извлек солдатскую флягу.

— Хорошо, что мы побывали в том гастрономе раньше.

Все засмеялись. Гуреевич, начавший было разливать чай по жестяным кружкам, слегка покраснел.

— Спасибо, дорогие гости, выручили и этим, — сказал Давлят. Глянув на Гуреевича, который выплеснул из кружки чай, он прибавил: — Ведь должен же комиссар подавать пример в любом деле, а?

— Подам, — ответил Гуреевич и, открыв фляжку, поднес к носу. — Ого, настоящий первач, дзядзя Талас!

— Сам гнал, — сказал бородач. — Где же теперь найти магазинную?

— Всю фашист окаянный захапал, — подал голос седой старик с красным безволосым лицом. — У нас на хуторе потеха была, передрались германцы, не простые — офицеры, из-за водки-вина в магазине, не смогли поделить. Жандармерия их разнимала, кто-то вызвал…

— А наше село аккурат близ аэродрома, так там, сказывали, враз пятеро солдат окочурились — нахлебались этого… дёронатурату, — сообщил третий ходок, такой длинный, что даже высокий Гуреевич был ему по плечо.