Не говори, что лес пустой... - [80]

Наталья рванулась следом.

— Одного не понимаю: почему тянете? Почему не выдаете своим хозяевам семью командира Красной Армии?!

— Что отвечать-то? — сказала Агния Астафьевна, берясь за свои склянки.

— Да лучше смерть, чем подачки врага! — выкрикнула Наталья. — Лучше провалиться сквозь землю!

Агния Астафьевна резко повернулась.

— Если жизнь надоела, иди! — хрипло сказала она. — Но уйдешь одна.

— Как одна? — задохнулась Наталья.

— Султана не дам, — отрубила Агния Астафьевна и снова отвернулась к провизорскому столу.

В глазах у Натальи потемнело, еще мгновение — она бросилась бы на Агнию Астафьевну с кулаками, но тут забарабанили в дверь, что вела со двора в сенцы, и Агния Астафьевна живо обернулась, схватила Наталью за плечо и резким, по-мужски сильным движением вытолкнула в смежную комнату.

Наталья едва удержалась на ногах и встала как вкопанная, растерянная и оглушенная, давясь горькими слезами. Султана не было, взяла его с собой на прогулку Алена, взяла, как брала каждый день, но в этот миг показалось, что увели навсегда, отняли, спрятали сына!..

А в соседней комнате гремел властный мужской голос, и хозяйка угодливо отвечала «гут», «яволь» и «ферштейн». Новая волна ярости бросила Наталью к двери, дверь была заперта. К счастью, ломиться в нее не хватило сил, вдруг ощутила в голове и во всем теле какую-то ноющую пустоту.

Но немец услышал звуки, насторожился и спросил:

— Кто-то там плачет?

— Наверно, племянница, — как ни в чем не бывало ответила Агния Астафьевна.

— Не дочь?

— Нет, племянница. Перебралась несколько дней назад с сыном, мужа как забрали красные, так и пропал, плачет, бедняжка, день и ночь.

— О-о… — протянул немец и, изобразив на лице скорбь, сказал: — Передайте ей мои соболезнования.

— Вы очень добры, герр гауптман.

— О, да, да, — улыбнувшись, закивал гауптман головой. — Мы добры к тем, кто с нами сотрудничает. Кто против нас, пусть пощады не ждет. — Но и эту последнюю фразу он произнес почти добродушно, а потом опять улыбнулся и спросил, не угостит ли фрау спиртом. От его властности не осталось и следа. — Что-то знобит, — прибавил он, как бы извиняясь.

— А вы не простыли? Может, дать аспирина? — спросила Агния Астафьевна.

— Нет, нет, фрау Агния, я не принимаю лекарств. Я сторонник всего естественного, натурального. Если можно, спирт.

Она взяла с полки пузырек, налила чуть больше половины стакана и хотела было разбавить водой, но гауптман опять запротестовал. Он сказал, что предпочитает чистый спирт, и, опрокинув жидкость в рот, запил глотком воды.

— Хорошо, — зажмурился он, как довольный кот. — Очень хорошо, фрау Агния, благодарю! — Он щелкнул каблуками и попросил разрешения откланяться.

Агния Астафьевна проводила его до порога. Во дворе стояли два автоматчика, один держал под уздцы большую темную лошадь. Гауптман взобрался на нее, похлопал по холке и, сказав: «Спокойной ночи», уехал.

Вернувшись в свою провизорскую, Агния Астафьевна плотно зашторила окна и зажгла небольшую керосиновую лампу. Тусклый огонек отразился в многочисленных баночках, пузырьках, пробирках и склянках, которыми были заставлены стол и полки вдоль стен. На стены и потолок легли длинные, ломаные тени. Тишину нарушало мерное тиканье настенных часов.

Агния Астафьевна сдернула с себя косынку, закинув руки за голову, поправила не спеша прическу и так же не спеша подошла к столу. Каждое ее движение, повторяемое переломанной на потолке и стене тенью, выдавало неимоверную усталость. Но губы были плотно сжаты и резче обозначились морщинки у глаз. Она опустилась на табурет у стола, ровным, твердым почерком выписала несколько рецептов на бланках со штампом аптеки.

«Где же Алена? — подумала она. — Отнесла бы быстро эти рецепты».

Она знала, Алена дальше садика и огорода гулять не пойдет, но окликнуть не вышла. Осталась сидеть за столом, подперев сухим, горячим кулаком щеку, и, глядя на ровный огонек лампы, сперва подумала, что керосину должно хватить примерно на месяц — успела-таки запастись, — а потом вспомнила, как избирали на должность заместителя старосты. Приезжал этот же самый гауптман вместе с каким-то длинным, сухопарым чином в черном мундире и пожилым коротышкой в темно-синем пиджаке, с белой повязкой на рукаве, слева, у локтя. Сопровождавшие их солдаты собрали селян перед ее домом. Гауптман произнес речь, коротышка переводил, — кстати, довольно неточно. Речь сводилась к тому, что большевики никогда не вернутся, коммунизм будет вырван с корнем и отныне устанавливается «новый порядок», требующий организованности, дисциплины и беспрекословного повиновения властям. В заключение гауптман призвал избрать старосту и его заместителя и спросил:

— Какие будут предложения?

Селяне молчали.

— Называйте кандидатуры! Кому из своих вы больше всего доверяете? — надрывался переводчик.

Люди стояли с опущенными головами, и лишь через много минут, каждая из которых была долгой, как вечность, кто-то робко назвал Николая Миронюка, и Миронюк вышел, сутулясь, обвел толпу тяжелым взглядом из-под густых, с сединой бровей и сказал глухим голосом:

— А в заместители, коли доверили, дайте грамотея, чтоб мне чего не напутать… Аптекаршу прошу, уважаемую Агнию Астафьевну. Она и по-немецки балакает…