Не говори, что лес пустой... - [53]

— Родственниками, — ответил спутник Бибигуль.

— Моя фамилия, — сказала она сама, — Сафоева, звать Бибигуль. Спросит заведующая — скажите.

Получив адрес и узнав, как добраться, они направились к автобусной остановке. Сердце Бибигуль громко стучало. «Неужели, — спрашивала она себя, — Шо-Карим пал так низко? Мне только этого не хватало. Стыд-то какой, господи!.. Да как появлюсь в доме чужой женщины, и еще не одна, с совхозным работником?.. Нет, я не вынесу такого позора! Если уж идти, то лучше одной. Да, одной… Взять себя в руки, спокойно, все разузнать. Главное — сохранить достоинство, не унизиться перед подлецом. Пусть, если есть еще в нем капля совести, сам казнит себя…»

Бибигуль остановилась.

— Вы что? — спросил ее спутник.

— Я вспомнила, есть у мужа родственница… не двоюродная сестра… другая, — вымолвила Бибигуль, уставившись в землю. — Я думаю, вам надо… у вас, наверно, свои дела… — И выпалила с таким чувством, будто бросилась в ледяную воду: — Мне лучше пойти одной!

— Я только посажу вас на автобус, — просто ответил спутник.

Минут через двадцать Бибигуль уже стояла перед голубой калиткой, вделанной в глинобитную ограду средней, с человеческий рост, высоты. За оградой стоял на каменном фундаменте небольшой квадратный домик, стены которого тоже отливали голубизной. Два окна его смотрели на Бибигуль, между ними была обитая черным дерматином дверь. Во дворе раскинул голые ветви корявый тутовник и ходили, роясь в неприбранных за зиму, почерневших листьях, куры.

Покусав губы и уняв волнение, Бибигуль постучала. Ей откликнулась громким лаем небольшая дворняга с острой мордочкой. Собака стала носиться от дверей домика к калитке и обратно.

— Кто там? — наконец услышала Бибигуль.

Она увидела в дверях пышную женщину в голубом цветастом халате и в такой же косынке на черноволосой голове. В глаза бросились и карминные губы, насурьмленные брови, спустившиеся чулки на белых ногах… Это была мудира[24], как мысленно назвала Бибигуль хозяйку дома Бустон-хон.

— Ассолому алейкум, — вежливо произнесла Бибигуль, как только Бустон-хон отворила калитку.

Бустон-хон, не отпуская ручку калитки, лениво разжала губы и что-то процедила сквозь зубы: из-за лая собаки Бибигуль услышала только свистящий звук: «…с-с». Мудира, словно нарочно, не отгоняла дворнягу, даже не прикрикнула на нее, всем своим видом выказывая нетерпение.

— Злая у вас собака… — выразительно, с затаенным смыслом, произнесла Бибигуль.

— Да, — выдавила из себя Бустон-хон, словно бы догадываясь, кто перед ней. Переступив порог, она закрыла за собой калитку.

Собака забесновалась.

— Простите, я побеспокоила вас, — сказала Бибигуль.

— Мне не привыкать, — сердито ответила Бустон-хон. — Какое у вас ко мне дело?

— Дело… — Бибигуль в упор посмотрела на нее острым, пронзительным взглядом. — Я жена Шо-Карима Шо-Рахимова…

Щеки Бустон-хон сперва побледнели, потом покраснели, став одного цвета с накрашенными губами. Воровато забегали ее большие, подведенные сурьмой глаза и запылали белые уши, украшенные массивными, в виде ромба, золотыми серьгами.

— Откуда мне знать вашего Шо-Карима Шо-Рахимова?! — вздернув круглым плечом, попыталась схитрить Бустон-хон.

— Того Шо-Карима, из-за которого вы ходили в военкомат. Будто он болеет в вашем доме, у двоюродной сестры, — насмешливо пояснила Бибигуль.

Бустон-хон чуть не сделалось дурно. Она почувствовала себя лисой, угодившей в капкан, покрылась холодным, липким по́том. Бибигуль терпеливо ждала.

— Вы, женщина!.. — хриплым голосом произнесла Бустон-хон. — Не можете удержать мужика — не срывайте зло на других. Если сама упустила, себя и вини.

— Вот тебе на! — развела Бибигуль руками. — Как сорока…

— А ты не суй свой нос, как вонючая кошка! — взвизгнула Бустон-хон так, что остановились прохожие и повысовывали головы соседи.

Бибигуль сумела сдержать свой гнев.

— Не сердитесь, мудира, — сказала она. — Я понимаю вас. Нелегко быть, — и будто влепила пощечину, — вдовой!

Она повернулась и пошла.

Бустон-хон, задохнувшись от ярости, что-то прохрипела вслед, грохнула калиткой и так пнула ногой осипшую дворнягу, что к той снова вернулся голос и она заскулила на всю улицу.

Через два дня Шо-Карим возвратился домой. Бибигуль не сказала ему ни слова. Он сам согрел воду и умылся, сам достал чистое белье и переоделся, а когда попытался заговорить, Бибигуль ушла к соседке Саиде-Бегим.

Только в райцентре, после встречи с товарищем, вместе с которым его призывали в армию, понял Шо-Карим, как коварно поступила с ним Бустон-хон и как из-за этого осрамился перед женой. Но урок не пошел ему впрок: как говорится, он с коня слез, а за стремя держался и теперь пил якобы от обиды, что оказался таким глупцом-дураком.

Бибигуль было все равно. И без того чуть тлевший огонек супружеского чувства окончательно угас. При Шо-Кариме она крепилась, но, оставаясь одна, горько рыдала и снова и снова оплакивала как в воду канувшего сына Давлята, который мог бы быть ее заступником, ее радостью и счастьем… Но земля оказалась твердой, а небо высоким — впустую рыдала она.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Первое, что увидел Давлят, когда очнулся, — белый-пребелый высокий потолок. Белизной сверкали и стены. Белыми были и бинты на правой ноге, которая покоилась, точно новорожденный в пеленках, на мягкой и тоже белой подушке. Комнату заливало яркое солнце. Давлят обвел ее взглядом: койки, койки, ряды коек с ранеными, у одних перевязаны голова и шея, у других — рука, нога или грудь. С одних коек звучали глухие стоны, с других доносились либо храп, либо тяжелое, прерывистое дыхание.