Не говори, что лес пустой... - [100]

— Ого! — воскликнул Давлят. — Вот это новость!

— Еще какая! — разулыбался Петя. — Теперь штаб как штаб, можно даже назвать кабинетом наркома.

— Кто принес этот? — кивнул Давлят на новенький аппарат.

— Восьмушка с Иоганном, по приказу начштаба. Уже и провода натянули.

— А Иоганн что, разбирается?

— Смышленый немец, он вон и рацию хочет наладить, — показал Петя на темно-зеленую коробку, что стояла у входа в шалаш.

Давлят сел перед ней на корточки. Мысли его закружились вокруг Иоганна Мюллера, танкиста, которого взяли в плен в первый день войны. За эти два месяца к нему привыкли. О бегстве он не помышлял, охотно и исправно делал все, что велел дзед Юзеф, державший его под своим присмотром. Старик обрядил Иоганна в где-то добытые холщовые штаны, черную рубаху из домотканого полотна и овчинную безрукавку, а форменное обмундирование передал начштабу Карпенко.

— Может, сгодится? — сказал он.

— Еще как сгодится! — ответил Карпенко. — Спасибо, дзед!

Однажды Давлят подсел к Иоганну, который, копая яму под землянку, остановился перевести дух. На раскрасневшемся лице его и на худой шее блестели крупные капли пота.

— Работаем? — спросил Давлят, угощая немца табаком.

Иоганн улыбнулся.

— Работать лучше, чем воевать, — сказал он.

— От каким стал герман! — произнес дзед Юзеф, сидевший на ближнем пенечке.

— Смотря за что воевать, — ответил Давлят.

Иоганн опустил глаза, уставившись на тупые носки своих тяжелых солдатских ботинок — единственное, если не считать нижнего белья, что осталось у него от прежнего обмундирования. Его короткие толстые пальцы с рыжеватыми волосинками мелко дрожали.

— Европа такой… партизанен война не знайт, — наконец вымолвил он.

— Ничего, поднимется и Европа. Важен пример, — сказал Давлят.

— Это будет… страшно для Германия.

— У нас в Таджикистане говорят: «Каждый получает по своим поступкам». Такая поговорка есть у каждого народа, наверное, и у вас, немцев, тоже. Так что чем раньше твои соотечественники одумаются, тем будет лучше. А потом… — Давлят на миг призадумался и сказал: — Потом мы верим в Германию Тельмана. Наш лозунг — рот фронт. Мы не с немецким народом воюем — с гитлеровской, фашистской армией.

— Эта армия… зольдат… есть народ, — не поднимая глаз, сказал Иоганн.

— Обманутая часть, — возразил Давлят.

Ему нравился этот, судя по всему, не робкого десятка немец. Казалось бы, согласись и поставь тем самым точку на разговоре… Однако Иоганн, глубоко затянувшись и выпустив изо рта клуб дыма, упрямо сказал:

— Много, ошшень много обманутая. Поэтому для Германия страшно.

— А я верю, — ответил Давлят, — верю, что твоя Германия тоже станет свободной. Ты и такие, как ты, будете ее хозяевами. — Он подумал и прибавил: — Когда все до конца поймете.

Теперь, сидя над рацией, Давлят усмехнулся Петиным словам о смышленом немце. «Иоганн и вправду становится своим. Если наладит рацию, будет здорово, сумеем ловить Москву или другие города страны, будем знать всю правду о положении на фронте, информировать население, которому трудно разобраться в фашистской брехне».

Давлят покрутил ручки настройки и спросил:

— А сумеет починить?

— Сказал, что сумеет, — ответил Петя. — Нужно только время и аккумулятор.

— Где же возьмет аккумулятор?

— Восьмушка обещал достать. Сказал, что снимет с разбитых немецких машин и мотоциклов сколько угодно. Их, говорил, полно, разбитых, на дорогах.

— Все-то он знает, твой Восьмушка, — улыбнулся Давлят.

Петя хотел что-то сказать, но зазвонил телефон. Комиссар Микола Гуреевич спрашивал комбата.

— Я у аппарата, — взял Давлят трубку.

Комиссар сказал, что звонит с дальнего поста. Вернулись разведчики, они все утро наблюдали, как немцы суетятся в деревне Березовичи и вокруг нее. Похоронили убитых вчера и чуть ли не каждый дом превращают в огневую точку. На околицах роют траншеи, сооружают амбразурами к лесу дзоты. Войск в деревне видимо-невидимо, и среди них много из полевой жандармерии.

— Какое же стратегическое значение имеет для них село? Крепко ведь цепляются? — задумчиво проговорил Давлят.

— Ну, как уже знаем, перевалочная база. А потом — это окрестные жители твердят в один голос — собираются вроде бы строить большой аэродром. Место-то ровное.

— Может быть, может, — сказал Давлят, подумав, что такой аэродром сумеет принимать не только легкие военные самолеты, но и тяжелые транспортные — место действительно ровное, достаточно широкое. — Что ж, пусть строят, мы найдем способ разрушить, — весело произнес он.

Гуреевич на другом конце провода рассмеялся.

— С тебя, комбат, причитается. Знаешь, за что?

— За вчерашнее, что ли?

— Нет, уже за сегодняшнее… Ага, не знаешь еще? Немцы пустили утром по нашему следу два бронетранспортера с солдатами, один взлетел на воздух. От тех самых мин, которые мы поставили. Ты слышал детскую песенку про серого козлика?.. Так вот, остались от фашистских солдат, как от того козлика, что вздумал в лес погуляти, рожки да ножки.

Давлят тоже засмеялся. Ему вспомнился бейт[29] Саади, великого классика родной поэзии, и он перевел этот бейт Гуреевичу:

— Бедный осел возмечтал о хвосте, хвоста не нашел, оставил и уши…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ