Не голова, а компьютер - [11]

— Нет, могу.

— Полминуты?

— Сколько захочу.

— Целый урок?

— От звонка до звонка!

— Спорим, не можешь?

Бирюковский протянул руку.

— На сколько?

— На двенадцать, нет, жалко мне тебя, на шесть жвачек.

— Да хоть на двадцать шесть! Все равно расплачиваться тебе! Разнимите, ребята! Никакой болезни у меня нет… Погоди, дам я тебе, Солянка, вверх тормашками у меня полетишь и десять раз перекувырнешься!

Костик разнял их. Ребята сочувственно поглядывали на Бирюковского. Никто не сомневался, что проиграет он.

Звонок возвестил конец перемены.

— Бирюк! Шесть жвачек — тю-тю!

— Внимание, недержание! — крикнул кто-то.

Бирюк даже рот зажал пятерней и, бросая по сторонам свирепые взгляды, вошел вместе со всеми в класс.

— Смотри, Бирюк, до звонка — ни гугу! Могила! — подначивал Костик, желая подыграть Марцину.

Бирюковский молча подсунул кулак ему под нос.

Минуту-другую любопытные взоры были прикованы к Бирюку: выдержит или нет? Но когда историчка объявила, что нового материала давать не будет, а займется опросом, интерес к спору моментально угас.

Не разжимая рта, Бирюк подтолкнул Костика, с отчаянием во взгляде показывая украдкой то на себя, то на учительницу. Но Костик сделал вид, что не понимает.

— Что тебе? — спросил он шепотом.

Бирюковский написал на обложке тетради: «А если вызовут?» «Могила! От звонка до звонка, иначе проиграл», — нацарапал на той же обложке Костик.

Вицек кивнул в знак того, что понял, и его охватила паника. Вообще-то истории он не боялся. Как-никак второй раз проходил ее и кое-что застряло с прошлого года в памяти. Учить уроки считал он ниже своего достоинства, но двоек боялся пуще огня: отец задавал ему трепку за плохие отметки. «В наше время, — твердил отец, — ученье не всем было доступно, не то что нынче». И когда Вицек остался на второй год, покачал головой и заявил: «За каждую двойку драть буду как Сидорову козу!» Так что вызови его Скочелёва, а он будет стоять столбом, чего доброго, кол ему влепит.

И зачем он ввязался в этот дурацкий спор? Из-за Солянки все! При первом же удобном случае надо по шеям ему надавать. И, повернувшись к Марцину, Бирюковский бросил на него испепеляющий взгляд. Учительница заметила.

— Опять болтаешь, Бирюковский?

«Я?» — чуть было не вырвалось у него, но, вспомнив про спор, он зажал рот рукой и опустил голову.

— Если тебе поговорить хочется, расскажи-ка нам лучше, что ты знаешь о польских еретиках шестнадцатого века.

Вицек встал, понурясь и ни на кого не глядя.

— Ну-ка вспомни, как они назывались, какого придерживались вероучения? — задавала наводящие вопросы историчка.

Но Бирюковский молчал.

В мертвой тишине, воцарившейся в классе, половина которого была посвящена в суть дела, до слуха Скочелёвой явственно донесся шепот:

— Ариане.

— Прекратите подсказывать! — рассердилась она. — Бирюковский, ты не приготовил сегодня урока. Садись! Солянский, расскажи об арианах.

Благодаря подсказке Марцин с честью вышел из положения.

Поскольку после ответа, вернее, молчания Вицека, учительница ничего не поставила в журнал, он воспрянул духом. «Авось пронесет». Но, заметив, что Скочелёва по нескольку раз спрашивает одних и тех же учеников и только тогда ставит отметку, он опять запаниковал. Значит, и его ждет та же участь.

Спрашивая других, Скочелёва время от времени поглядывала на Вицека. Так и есть: предчувствие его не обмануло.

— Бирюковский, расскажи о польско-турецких войнах, — сказала она. — Надеюсь, тут ты будешь чувствовать себя уверенней.

Однако Бирюковский не оправдал ее надежд: он молчал, будто воды в рот набрал. Но на этот раз не опустил головы, а неподвижным взглядом уставился на доску.

— Что с тобой? Почему ты молчишь? Я ведь знаю: баталии тебя всегда интересовали, особенно школьные, — пошутила учительница, пытаясь его расшевелить, но напрасно.

Вицеку нестерпимо захотелось крикнуть хоть словечко в свою защиту, но он сдержался и только в отчаянии зажал опять руками рот.

— У тебя зубы болят?

Он энергично замотал головой, тут же пожалев об этом. Эх, надо бы кивнуть утвердительно, застонать, в общем как-то вывернуться. А после урока подойти и все объяснить.

Но момент был бесповоротно упущен. Скочелёва начала терять терпение, а ухмылки на лицах ребят только подливали масла в огонь. Весть о споре между Бирюком и Марцином облетела по беспроволочному телеграфу весь класс. И Скочелёвой стало ясно: опять какая-то затея! А этого она не любила.

— У тебя что, язык отнялся? — рассердилась она и взяла уже ручку, что ничего хорошего не предвещало: ученик не ответил на целых два вопроса.

Бирюковский понял: надо спасаться, пока не поздно. По уговору он должен до звонка молчать, но жестикулировать ему ведь не запрещается.

И он стал бить себя кулаком в грудь, прижимая к себе учебник истории и показывая с возмущением на Марцина и Костика.

Но увы, смысл этой пантомимы был понятен лишь посвященным!

Отчаянные жесты ученика в первую минуту напугали учительницу. Поэтому хихиканье в разных концах класса показалось ей неуместным.

Что с ним? Обычно разглагольствует, слова не дает вставить, а сейчас нем как рыба. Что тут замешан Солянский, сомнений нет. Но Пшегонь? Почему оба еле сдерживают смех?