Не дрогнет рука - [58]

— Подумаешь… сыщики… Обрадовались, что попутали человека. Со мной-то еле справились, а вот попробуйте справиться… — тут он вдруг замолчал и вышел.

Когда Бабкина увели, товарищи в свою очередь устроили мне допрос, требуя, чтобы я им открыл, какими путями добился признания от Бабкина. Я не стал запираться, вытащил из стола свой «монтаж» и предоставил им решать, правильно ли я поступил или нет. Главная цель моя была достигнута. Мне удалось добиться разоблачения крупного преступника. Теперь он уже не мог наносить вред нашему народу.

Однако наш милый прокурор вдруг поднялся на дыбы и возмущенно заявил, что такой метод ведения следствия считает неприемлемым. Но дело было уже сделано — опасный преступник полностью изобличен.

Глава восемнадцатая РЕШИТЕЛЬНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

Не раз мне и прежде случалось, когда выпадала особенно срочная работа, не бывать дома по нескольку суток, спать урывками на диване у себя в кабинете, есть всухомятку. В таких случаях, возвращаясь домой, я испытывал приятное чувство, предвкушая возможность хорошенько отоспаться, раздевшись, как полагается, вкусно поесть и вообще отдохнуть в уютной обстановке. Теперь же, после сцены, произошедшей в моем кабинете с Галей во время телефонного разговора с Каменском, я шел к себе на квартиру вовсе не мечтая об отдыхе, а размышляя о том, что хватит с меня, наконец, этих сцен и нужно как можно скорее, под каким угодно предлогом покинуть дом Чекановых и перестать дергать нервы Гале и себе.

Чем больше я об этом раздумывал, тем сильней росла у меня решимость провести эту операцию, не откладывая. Прийти домой, собрать вещи, распрощаться с хозяевами и переехать хотя бы к Нефедову. Он, конечно, никогда не отказал бы мне в приюте на несколько дней.

С такими благими и очень твердыми намерениями я вошел в ворота, поднялся на крыльцо и в сенях нос к носу столкнулся с Галей. Она, наверное, увидела меня в окно и вышла навстречу, чтобы сказать что-то, не предназначенное для посторонних ушей. Так оно и оказалось.

— Дмитрий Петрович! — начала она решительным тоном, не глядя, однако, мне в глаза. — Я бы хотела, если, конечно, у вас есть время, поговорить с вами несколько минут, когда вы найдете возможным.

— Пожалуйста! — отрубил я довольно резко. — Хоть сию минуту. Но предупреждаю вас, я и так хотел сейчас сложить вещи и распрощаться с вами, так что вам, может быть, не стоит трудиться просить меня об этом.

— Нет, нет, — испугалась она, — дело совсем не в том. Я эти дни все думаю, что у нас с вами установились какие-то странные отношения и вы, наверное, может быть, частью по моей вине, думаете обо мне бог знает что. Вот я и решила поговорить с вами откровенно.

Галя была в одном платье и без платка. Боясь, что она простудится, я потянулся к дверной скобе, но она удержала мою руку и спросила:

— Так где же и когда нам поговорить? У нас нельзя, сами знаете, везде слышно. Вот разве выйти куда нибудь после ужина…

— Хорошо! — согласился я и, чтобы прекратить этот разговор, открыл перед нею дверь.

— Мамы дома нет, — сказала Галя, когда я вышел в кухню умываться. — Отец с Ленькой уже поели, а вас я сейчас накормлю.

Я молча наблюдал, как она быстро и ловко набросила скатерть на стол, поставила тарелки, умело орудуя ухватом, добыла из русской печи глиняный горшок и налила полную до краев тарелку горячих ароматных щей, сдобрив их полной ложкой плотной, как масло, сметаны.

«Для кого-то будет завидная хозяйка», — подумал я с невольной завистью и принялся за еду. Галя между тем, присев на край табуретки тут же, у стола, принялась неестественно оживленно рассказывать, как у них на заводе решили, наконец, перестроить клубный зал, чтобы можно было показывать в нем кинофильмы.

За щами последовали сочные, докрасна протомленные в сметане, голубцы, стакан молока, и на этом ужин был закончен. Я встал, чинно поблагодарил хозяйку и, поправляя пояс на гимнастерке, сказал, что полностью поступаю в ее распоряжение.

— Да, да, — ответила она торопливо и засуетилась, точно не зная, куда деть мою тарелку, которую держала в руках. — Вы идите, а я сейчас…

Слегка, как и полагалось у нас в ноябре, подмораживало, больно прихватывая нос и уши. Черные четкие тени лежали на зеленоватом снегу, яркий месяц на темно-синем, почти черном небе напоминал толстую дольку мандарина.

Я прошелся до конца квартала и вернулся обратно до половины его, когда увидел стройную фигурку в коротком полушубке, вышедшую из калитки.

— Куда пойдем? — спросил я Галю.

— Все равно, — ответила она рассеянно, — хоть к обрыву.

Дом Чекановых стоял высоко на подъеме в гору, по подножью которого раскинулся Борск. С обрыва, начинавшегося неподалеку от их дома, был виден светящийся окнами вокзал, яркие зеленые и красные огни светофоров и темные здания железнодорожных пакгаузов.

Не перемолвившись ни единым словом, мы дошли до обрыва, точно только там можно было говорить. Я был взволнован не меньше Гали и молчал, с тревогой ожидая, что скажет Галя. Не она никак не могла начать. Несколько раз губы ее слегка приоткрывались, но ей точно не хватало дыхания произнести первое слово, хотя видно было, что она хочет сказать что-то важное. Лицо ее побледнело, несмотря на мороз, тонкие ломанные линии бровей сдвинулись.