Не дрогнет рука. Роман - [45]

- Разве я говорю, что это ты грабил? Тот, кого ограбили, сам сволочь преизрядная. Его, мерзавца, не то, что ограбить, ему, гаду, ноги бы переломать нужно, чтобы не ходил, куда не следует.

Нашему сотруднику, наблюдавшему за Бабкиным по поручению Нефедова, показались любопытными последние слова железнодорожника, и несколько позже он привел его к нам.

Мы расспросили этого пьяного бабкинского защитника о том, что он знает о происшедших в городе грабежах и почему именно считает, что Бабкин не принимал в них участия.

Перед нами - потертого вида высокий, узкоплечий, лысый мужчина с впалой грудью. На его простодушном лице можно было прочесть печальную историю о том, до чего доводит пристрастие к спиртным напиткам.

Расхлябанной, неуверенной походкой он подошел к столу, сел и попросил разрешения закурить. Руки его дрожали, а пальцы, достававшие папиросу из коробки, плохо повиновались. В течение разговора на глазах нашего гостя постоянно появлялись слезы, которые он старался незаметно стереть, поминутно сморкаясь в большой пестрый платок. Видимо, нервы у него были никуда не годны.

Начал Анохин (так звали этого железнодорожника) с того, что ни о чем он не знает, ничего не видел и не слышал, а если ненароком сболтнул что в закусочной, то это исключительно по пьяному делу и теперь ровно ничего не помнит.

- С чего это выпивать-то стали, товарищ Анохин? - спросил его Нефедов. - Ведь каким вы были, я помню, основательным, солидным человеком. А теперь, говорят, что и на работе будто за воротничок закладываете.

Анохин отвел глаза к порогу и смущенно пробурчал:

- И рад бы не пить… горе принуждает… неприятности разные семейные.

Путем нескольких деликатных наводящих вопросов, задаваемых ненавязчивым, дружеским тоном, Нефедову удалось добиться у Анохина, что молодая его жена ведет себя не так, как следовало бы замужней женщине. Постепенно стало выясняться, что тот самый пострадавший, с которого ночью грабители сняли зеленую шелковую рубаху, и является неизвестным гражданином, имеющим некоторое близкое отношение к жене Анохина. Однако фамилии его Анохин не говорил. Но стоило Нефедову намекнуть, что у милиции имеется основание предполагать, будто ограбление, при котором у потерпевшего отобрали часы, деньги и рубаху, было произведено из личной мести, как Анохин страшно заволновался. Он даже встал и прошелся несколько раз по комнате, бросая при этом:

- Ерунда!.. Пустяки все это… Выдумают же люди!.. Наверное, сам же он со страху сочинил. Его бы вздуть нужно было пакостника, а не рубаху с него снимать.

- Не-ет! - настаивал Нефедов - Мы имеем довольно веские основания так предполагать.

- Никаких вы оснований не можете иметь, - закричал выведенный из себя Анохин. - Что вы мне заправляете? Я же знаю, что ночью обснимали нашего помощника машиниста Пашку Морозова, он сам своему отцу об этом рассказал, а тот - мой приятель. Остановили его какие-то парни с ножами, а он струсил и отдал все, что при нем было. Оки хотели и пиджак забрать, да увидели, что форменный, и бросили обратно.

- Почему же он в милицию не сообщил?

- А черт его знает. Может, стыдно было признаться, что сдрейфил. Ведь он вон какой верзила. А может быть…

- Что может быть?

Анохин нахмурился и нехотя проговорил:

- Верней всего, не хотел он, чтобы узнали, откуда он выходил. Ведь его как раз у моих ворот прищучили. Я-то в поездке был. Ну вот он узнал об этом и того… припожаловал.

- А почему вы говорили, что Бабкина в эту ночь не было в Борске? - вмешался я.

- А как же он мог быть в Борске? - оживился Анохин, обрадованный, что вопрос отошел от щекотливой темы, - когда я своими глазами видел в тот вечер, как он выходил из нашего поезда на станции Озерной.

- Какого числа это было? Постарайтесь ответить точно.

- Да чего уж точнее. Было это в ночь на семнадцатое сентября.

Внутренне торжествуя, я мысленно отметил, что дата эта совпадала с датой убийства Глотова. От радости я готов был расцеловать Анохина в небритые щеки, но вспомнил спокойные, бесстрастные манеры полковника Егорова, которому всегда собирался подражать, и ограничился тем, что с невозмутимым видом оформил последнее показание Анохина отдельным протоколом.

Теперь у меня имелись уже две косвенные улики против Бабкина, но их было слишком мало, чтобы прокурор дал санкцию на арест его. Для этого требовались более веские основания. Вместе с Нефедовым мы решили всеми силами ускорить раскрытие дел об ограблении Морозова и Языковой, рассчитывая, что, может быть, нам удастся установить отношение Бабкина к этим грабежам. Ведь не зря же он столько времени хороводился с теми заводскими ребятами, которых мы арестовали. Вполне возможно, именно он их и подговорил заняться, грабежом.

Теперь мы знали фамилию второго пострадавшего, и вскоре Пашка Морозов, как его непочтительно называл смертельно обиженный им Анохин, сидел перед нами, теребя свой пшеничный чуб, вьющийся из кольца в кольцо, благодаря усердию парикмахера. Его бело-розовое, сытое, с золотой щетинкой на пухлых щеках лицо выражало обиду.

Вежливостью он не отличался.

- С чего это вам взбрело в голову, будто я прикрываю бандитов? - ершился он. - Вы тоже не очень-то разбрасывайтесь такими словами. Думаете, что если на вас капитанские погоны, то вы можете всякого оскорблять? В Конституции этого не записано, что можно так с людьми обращаться.