Не бойся волков - [16]

— Вон оно что? — Сейер покачал головой. Тщеславием он не отличался, во всяком случае, сейчас линия волос заботила его в последнюю очередь. Он задумался. — Закругленная, непрямая… Возможно, с небольшим треугольничком на лбу. Парень был коротко стриженным, поэтому все это я хорошо разглядел.

К основным приметам они приближались не торопясь, и благодаря этому Сейер как нельзя лучше вспомнил облик грабителя. Да, свое дело художник знал. Сейер завороженно наблюдал, как рисунок на листе бумаги оживает — медленно, как бывает, когда проявляешь негатив.

— Так, теперь волосы.

Ристе нажимал на грифель слабо, так чтобы новые линии можно было добавить поверх старых или сбоку от них. Ластиком он не пользовался, и множество тонких черточек лишь оживляли образ.

— Кудрявые и густые, почти как у африканца. Видно, что волосы торчат, но у него была короткая стрижка. Как у меня. — Сейер провел рукой по волосам, прямым и коротким, будто щетина.

— Цвет?

— Светлые. Возможно, светло-русые, но я не уверен. Знаешь, у некоторых волосы совсем светлые, но темнеют от воды. А может, это зависит от освещения. Точно не знаю. Возможно, такого же цвета, как у тебя.

— У меня? — Рисулёк закатил глаза. — У меня вообще волос нет.

— Да, но ведь прежде они у тебя были.

— И откуда ты знаешь, какого они были цвета?

Сейер смутился. Неужели он облажался и обидел Ристе?

— Я не знаю, — ответил он, — просто предположил.

— Правильно предположил. У меня светло-русые волосы… То есть были… Все верно. А ты наблюдательный.

— Портрет похож…

— Так, переходим к глазам.

— С глазами дело плохо — я их не видел. Он шел, опустив голову, а в банке стоял, повернувшись ко мне вполоборота.

— Жалко. Но зато кассирша наверняка их видела, и после тебя я буду работать с ней.

— Жалко — не то слово. Это просто кошмар. И почему я не задержался там? Ведь в моем возрасте пора научиться доверять интуиции.

— Ну-ну, никто не может всего предусмотреть. А что по поводу носа?

— Короткий, довольно широкий. Тоже немного похож на африканский.

— Рот?

— Небольшой, с пухлыми губами.

— Брови?

— Темнее волос. Прямые, густые. На переносице почти сросшиеся.

— Скулы?

— Незаметные — все-таки лицо у него полноватое.

— Что-нибудь особое по поводу кожи?

— Нет, ничего. Гладкая, хорошая кожа. Щетины нет, усов нет. Гладко выбрит.

— Или с гормонами проблемы. А как насчет одежды?

— Вроде ничего особенного… Но все равно что-то с ней было не так…

— Что именно?

— Одежда на нем словно была с чужого плеча. Обычно он наверняка одевается по-другому. А та одежда была старомодной.

— Ладно, он, скорее всего, уже давно переоделся. А обувь?

— Коричневые ботинки на шнуровке.

— Какие у него были руки?

— Я не видел. Но, судя по телосложению, руки у него короткие и мускулистые.

— Сколько ему лет?

— От девятнадцати до двадцати четырех.

Сейер вновь прикрыл глаза и сосредоточился.

— Рост?

— Намного ниже меня.

— Все намного ниже тебя, — сухо парировал Рисулёк.

— Наверное, метр семьдесят.

— Вес?

— Телосложение у него плотное, поэтому — больше восьмидесяти килограммов. И ты забыл спросить меня про уши, — напомнил Сейер.

— И какие же у него уши?

— Маленькие, правильной формы. Мочки круглые, сережек не носит. — Откинувшись на спинку стула, Сейер довольно улыбнулся. — Ну, осталось только догадаться, за какую партию он голосует.

Художник усмехнулся:

— И какие на этот счет догадки?

— Он вряд ли вообще голосует.

— А заложницу ты видел?

— Практически нет. Она стояла, повернувшись ко мне спиной… Тебе надо побеседовать с кассиршей, — задумчиво проговорил он, — будем надеяться, что она из тех, кто хорошо переносит встряску.

* * *

Гурвину сказали, что к нему приедет старший инспектор, но рано утром в центре города произошло вооруженное ограбление, поэтому за протоколом к нему приехал обычный инспектор.

Якоб Скарре напоминал подростка из церковного хора: симпатичное лицо обрамляли светлые кудри, а полицейская форма как влитая сидела на худощавом теле. Сам Гурвин в форме чувствовал себя неуютно. А может, во всем виновата его фигура? Во всяком случае, на нем форма сидела неважно…

От цветущего вида молодого полицейского у Гурвина испортилось настроение. Ленсман невольно задумался о собственной жизни — вообще-то он довольно часто предавался подобным размышлениям, но обычно сам выбирал время для этого. Первый приступ ужаса от убийства Халдис уже отступил, и теперь ленсман стал объектом повышенного внимания, чего уже давно не случалось. В глубине души ему это нравилось. Халдис была его хорошей знакомой… Внезапно Гурвину вспомнилось, как в детстве они стучались в ее дверь и попрошайничали, а она говорила: «Вас слишком много! Когда я была молодой, лишь сильнейшим суждено было дорасти до вашего возраста!»

— Как идут дела?.. — нерешительно спросил Гурвин, поглядывая на пачку сигарет, торчащую у Скарре из нагрудного кармана. — Может, закурим? Наберемся храбрости и нарушим запрет?

Кивнув, Скарре вытащил пачку из кармана.

— Я рос рядом с Халдис и Торвальдом, — затянувшись сигаретой, Гурвин приступил к рассказу, — возле сарая у них росли земляника и ревень, и нам, детям, разрешалось всем этим пользоваться… И ведь она была совсем не старой… Семьдесят шесть лет — всего ничего… И здоровье у нее было в порядке. Как и у Торвальда, но он семь лет назад умер, кажется, от инфаркта.