Не бойся, это я! - [2]

Сбоку тянулся высокий сугроб, я быстро спряталась за сугроб. Выглянула. Волк поднялся на задние лапы, стараясь меня увидеть. Я побежала от сугроба мимо клетки, и он трусил вдоль решётки, пока его не остановила поперечная стена. Я пробежала обратно — и волк тоже. Его пышный хвост был приподнят, физиономия оживлена.

Снова я укрылась за сугроб. Он сделал потрясающий скачок — с места взял вверх, до самого потолка, — разглядел меня и торжествующе взвыл. Пригнувшись к земле, у него на виду, я стала подкрадываться, но он уже всё понял и завертелся вокруг самого себя юлой. Откуда-то выхватил обглоданную кость, швырнул её, взвился, поймал на лету.

Потом я увидела фокус, который не под силу ни одной собаке: волк высоко подпрыгнул, но не передними, а задними лапами вверх. И начал описывать круги — сумасшедшие круги в своей тесной клетке. При этом ни разу он не поскользнулся и не задел за решётку, и точность его движений была также недоступна собаке.

Вдруг волк остановился. Я оглянулась. Сюда направлялись посетители двое в овчинных полушубках и твёрдо скрипящих по снегу сапогах, оба с папиросками.

Подошли. Разглядывали, покуривая. Один сказал:

— Здоровенный.

Другой подтвердил:

— Матёрый… Пуда на два с половиной.

Больше не было произнесено ни слова.

Но я увидела, как у волка медленно опустился хвост и погасли глаза.

С опущенной головой, с угрюмо повисшим хвостом зверь быстро ходил по клетке. И я пошла прочь по застывшим, сизым от мороза аллеям зоопарка…

ПРЫГАЙ, МАРГО!

У моей знакомой случилась неприятность. Её сын уехал в командировку и задержался. Он прислал телеграмму, что командировка затянется.

Сын любил и держал зверей, а мать их не переносила. От них шерсть, от них запах, толку никакого, для чего они человеку? Собака сторожит, кошка ловит мышей, а другие для чего?

Обезьяну Марго недавно привезли из Африки. Кто-то привёз, а держать не смог, подарил другому — и тот не захотел. Третий взял и тоже раздумал. Костя её приютил. У него была своя комнатёнка, он там делал что хотел, мать ни во что не вмешивалась. Она уже вышла на пенсию и жила размеренно, день у неё был расписан. Пожилому человеку нужен воздух, нужен покой, и Таисия Михайловна полёживала, слушала радио или сидела на бульваре и вышивала.

Сын работал в больнице, его никуда не посылали, а теперь понадобилось командировать в Ярославль, он собрался и выехал. Марго он поручил не матери, а одной девочке с их двора. Девочка умела обращаться со зверьми. Но она простудилась, её не выпускали из дому. Таисия Михайловна позвонила мне сильно расстроенная. Она не представляет, как сын ладил с обезьяной. Обезьяну кормят, а она в благодарность норовит укусить. Ночами хулиганит, трясёт решётку своей клетки, стучит, в девяти квартирах слышно. Таисия Михайловна стала плохо спать. Сын скоро вернётся, не возьму ли я пока обезьяну? Ведь я, кажется, люблю животных?

Пришлось согласиться. Но как буду справляться с Марго, я и вообразить себе не могла. Обезьяна существо мне незнакомое, а эта еще, должно быть, озлилась без хозяина, с нелюбящей хозяйкой.

Я думала, её привезут в клетке. Но, открыв дверь, увидела Таисию Михайловну и шофёра такси, который держал закутанный ящик. Вернее, это была тоже клетка, только маленькая, годная для морской свинки или для мышей. Из клетки тянулся ремешок. Прежде чем отпереть дверцу, ремень намотали на оконную ручку.

И вот появилась молодая обезьяна, почти детёныш, на высоких ногах и с лёгким телом, перепоясанным ремешком. Меня и шофёра она оставила без внимания, при виде хозяйки ощерилась, и мех у неё на голове угрожающе надвинулся на брови.

— Тварь такая, — отходя подальше, сказала Таисия Михайловна.

Она выложила из сумки кулёчки — оказалось, это продукты для обезьяны, — достала бутылку молока. И когда ощупывала кулёчки, бормоча: «Кажется, ничего не забыла», её лицо выглядело озабоченным и действительно усталым. Она порылась в сумке, вороша какие-то стариковские мятые тряпки, может быть вышивание, нашла облезлую резиновую куклу, кинула обезьяне, а та пригнулась, будто в неё запустили камнем.

* * *

Я захлопнула входную дверь, возвратилась в комнату. Марго не могла меня достать. Да она и не пыталась. Она прислушивалась к лестнице. Шаги там удалялись. Вероятно, она улавливала их дольше, чем я. Наконец они затихли и для неё.

Обезьяна взбежала на высокую спинку кресла и присела, озираясь. Она слишком долго запрокидывала голову и вертелась, обозревая пустой потолок и стены, и мне почудилось, будто она что-то показывает. Определённо она что-то давала мне понять. Она словно примеривалась, обдумывала какую-то каверзу и хотела, чтоб это заметили. И я заметила и наблюдала за ней с беспокойством.

Она оттянула портьеру, собранную за креслом. Наверное, знала, что там потрескались обои, видела в других домах углы с лопнувшими обоями. Уверенно отодвинула портьеру и оглянулась. Я сидела молча. Она запустила в трещину пальцы и ещё оглянулась. Я не двигалась. Тогда она спрыгнула на пол, таща и срывая обои до самого низа.

— Ты что же делаешь, негодная! — вскрикнула я.

Обезьяна мячиком скакнула на подоконник. Скакнула с живостью, положила подобранную с полу куклу, мимоходом колупнула торчащую шляпку гвоздя. Явно она была довольна, но чем, что происходило в её душе, я не успевала вникнуть — так молниеносно она действовала. Расправила собранную белую занавеску и проверила: слежу? Я, конечно, следила. Она встряхнула занавеску и ещё подождала. Даже узкая спина и наивный затылок ждали — чего? Наверное, вот этого: