Не ангел - [260]

— По двум причинам, — объяснила Сюзанна. — Я не люблю, когда мной манипулируют. Особенно Джаспер Лотиан. А потом, мне нравился ваш кузен, и меня убедила ваша история. Если бы не это, я ничего не сказала бы. Ответила бы просто, что в Кембридже было замечательно, и только. Единственное, чего мне не хотелось бы, — добавила она, — это упоминать имя Фредди публично, потому что это станет ударом для моих родителей.

— Оно не будет упомянуто, — заверил Гай, — обещаю вам. Ба, а времени-то сколько! Позвольте, я вас провожу обратно до дома.

— Не нужно. Я прекрасно доеду сама. — И она грустно улыбнулась. — С головой у меня все в порядке, как вы поняли. Так что я вполне способна добраться из Кью до Илинга. Если вы дадите мне денег на билет.

— Но мне просто хочется вас проводить, — пояснил Гай, — честное слово.

— Вы очень добры. Но лучше вам не выходить со мной из поезда. Я вполне серьезно говорю. Если отец или мать нас увидят, они обо всем догадаются. А я этого не хочу.

— Ну хорошо, тогда я просто доеду с вами до Илинга.

— Да, и еще, — сказала Сюзанна, — как вы собираетесь использовать то, что я вам рассказала?

— Пока не знаю. Для начала поговорю с кузеном. Клянусь, я ничего не скажу издателям. Во всяком случае, о вашем брате.

— Спасибо, — улыбнулась Сюзанна, — я вам верю.

Глава 32

Селия сидела у себя в комнате на краю кровати, обняв близняшек и глядя на них сквозь пелену слез. Они тоже смотрели на нее и неуверенно улыбались. Перед этим она плакала. Венеция услышала ее плач и позвала Адель, встревоженные девочки обе вошли к ней, чтобы утешить.

— Ты же никогда не плачешь, — сказала Венеция, — что бы ни случилось.

— Не нужно плакать, — добавила Адель, — успокойся, пожалуйста.

Огромным усилием воли Селия взяла себя в руки.

— Что случилось? — спросила Венеция. — Расскажи нам, мамочка.

Но Селия не могла этого сделать. Что она им расскажет? Она посмотрела на них и подумала, как же крепко она их любит и как близка к тому, чтобы их бросить, и снова заплакала. Затем приказала себе успокоиться, подумав, что дети — прекрасное средство от любой тоски.

— Ничего, — наконец произнесла она, — ничего серьезного.

— Ты что-то скрываешь от нас, — сказала Адель. — Из-за ничего не плачут. Кто-то обидел тебя?

— Нет, — ответила Селия, подумав, что обида — это пустяк.

— Ты снова заболела?

— Нет. — И Селия почти пожелала, чтобы так случилось.

— А где папа?

— Наверное, на работе.

— Давай мы ему позвоним? — Им очень нравилось звонить по телефону — тогда они чувствовали себя взрослыми.

— Нет, Адель, это ни к чему. У него сейчас и так много волнений.

— Может быть, ты поэтому и плачешь?

— Может быть.

— Бедная мама. Хочешь чего-нибудь попить?

«Если только яда?» — подумала Селия.

— Нет, спасибо, родная.

— А сигарету хочешь? — спросила Адель.

— Она бросила курить, — заявила Венеция, — правда, мама?

— Правда.

— Ах вот почему ты плачешь, — догадалась Адель, и лицо ее просияло. — Когда няня запретила нам есть сладкое во время Великого поста, мы тоже все время плакали. Как это ужасно — не иметь того, что тебе нравится.

— Да, ты права, и из-за этого, — силясь улыбнуться, сказала Селия.

Вот оно! Адель права: она лишилась того, что ей по-настоящему нравилось. Единственного, кто делал ее счастливой, и этот человек уже через двенадцать часов покинет страну. Она потеряла того, кто ее по-прежнему ждал и надеялся, что она придет. В самый последний момент.

Селия услышала, как близнецов зовет няня.

— Бегите, вам пора пить чай. Спасибо, что подбодрили меня.

— Не за что, — важно произнесла Венеция. — А на твоем месте я бы выкурила сигаретку. Мы никому не скажем. Барти заболела, — добавила она с порога. — Она не выходит из своей комнаты.

— Я знаю. С ней творится что-то странное.

В доме на Примроуз-Хилл Себастьян усердно паковал вещи. Он заставил себя поверить в примету: если он будет полностью готов к отъезду, если все будет вовремя уложено и вынесено в прихожую, то непременно возникнет необходимость остаться. Все очень просто. Уверенность в том, что Селия придет, постепенно возрастала в нем. Если бы она окончательно решила остаться, то уже сообщила бы ему. Определилась бы, как всегда, твердо и смело, и позвонила бы. Нерешительность являлась хорошим знаком — знаком того, что он изменил Селию, изменил навсегда, сделал ее уязвимой, менее независимой. Он покончил с ее самодостаточностью, с ее эгоизмом. Он заставил ее полюбить его, заставил в нем нуждаться. Селия придет к нему — он это знал.

— Мне просто не верится, — сказал Джереми, — нет… у меня нет слов.

— Ну разве не удивительно? Не грандиозно? Добрались мы до него. Теперь ему не отвертеться. Старый выродок!

— Да, добрались. Вернее, ты добрался. Ну и история. Боже! Еще интереснее, чем в твоей книге.

— Ну спасибо. Да ладно, я не обиделся.

— И что ты теперь намерен делать? Рассказать Оливеру Литтону?

— Нет, пока не буду. Я обещал Сюзанне, что ее брат останется в стороне, поэтому я пойду другим путем. Я хочу повидаться с Лотианом.

— Когда?

— Завтра утром. Теперь несколько поздновато.

— Да. Один день роли не играет.

— Конечно. Я сначала собирался обо всем сообщить Оливеру. Думал, что так будет лучше, но он ведь начнет подробно расспрашивать, и возникнут сложности. И я решил, что лучше предъявлю ему все это дело уже в законченном виде. Представляю, как он обрадуется.