Названец - [64]

Австриец вышел от правительницы, горячо воскликнув:

— Умоляю вас спасти себя и императора! Вот мои последние слова как представителя дружественного государства!

За это время принц Антон был в сильной размолвке с женой, и хотя до него, конечно, тоже доходили всякие слухи о действиях приближенных цесаревны, но он ничего не говорил жене. Впрочем, и он мало доверял этим слухам, видя цесаревну ежедневно веселую, беспечную, думающую только о балах и увеселениях. Но теперь, однако, и принц был однажды озадачен и встревожен. Уведомленный близкими ему людьми, он явился к жене, требуя от нее ради безопасности императора — его сына — тотчас же расставить пикеты по разным местам Петербурга, а одновременно приказать арестовать несколько лиц, и прежде всего доктора Лестока.

Может быть, правительница и согласилась бы на это, но она посоветовалась с Линаром и затем ответила мужу, что ему, так же как и многим, мерещится всякий вздор.

Между тем в действительности движение в пользу цесаревны становилось все серьезнее, и был уже заранее определен день для исполнения опасного предприятия. Было назначено шестое января — Крещение. Но вдруг пришлось поневоле начать спешить.

Стало наверно известно, что правительница, ввиду минования года со смерти Анны Иоанновны, объявит себя императрицей. Кроме того, вследствие всяческих стараний, внушений и убеждений старика Остермана правительница согласилась на отправку трех батальонов гвардейцев на границы Швеции, с тем чтоб в эти батальоны были зачислены все те гвардейцы, которых подозревали, что они — главные приверженцы цесаревны.

Шетарди и Лесток поняли, что поневоле наступило время действовать…

И 24 ноября, почти ровно через год после падения герцога и возвышения Анны Леопольдовны, Петербург увидал повторение, почти буквальное, того же самого…

Такой же государственный переворот произошел точно тем же способом. Только действующие лица переменились, а событие было как бы простым повторением предыдущего.

Утром Лесток уговорил цесаревну решиться, не откладывая ни единого дня. Цесаревна плакала и не решалась. Она была, собственно, довольна своим существованием и счастлива, а ей грозила ссылка или заточение в монастырь в случае неудачи.

Чтобы подействовать сильнее на воображение робкой и малодушной Елисаветы, Лесток привез с собой и показал ей две картинки: одна изображала ее императрицей на троне, в короне и порфире, другая изображала ее же в иноческом одеянии и в монастырской келье.

В ту же ночь, долго промолившись у себя в спальне, цесаревна после полуночи села в сани и в сопровождении Лестока и Воронцова выехала в Преображенские казармы.

Недалеко от казарм ее ожидали тридцать человек рядовых, самых преданных.

Они были посланы в казармы объявить, что цесаревна сейчас явится и объяснит, с какой целью она является. И в несколько минут до трехсот рядовых единодушно и громогласно заявили, что готовы следовать за «матушкой», куда она прикажет.

Цесаревна вошла в казармы и приняла присягу этих трехсот человек, между которыми не было ни одного офицера.

Затем она тотчас же двинулась с ними ко дворцу. И здесь опять повторилось, и опять буквально то же самое, что было год назад…

Как Миних подошел с солдатами к Летнему дворцу, арестовал в постели и отослал под арест регента Бирона, точно так же теперь, только тридцать рядовых были посланы наверх, в апартаменты, арестовать правительницу.

Цесаревна осталась в дворцовой караульне.

Через полчаса ей доложили, что правительница и принц уже взяты из постели, посажены в экипаж и увезены, а сына их под конвоем уже несет нянька по лестнице. Все произошло мирно и тихо. Раздавался только один громкий голос: отчаянно плакал перепуганный во сне солдатами полуторагодовой император.

Наутро вступила на престол императрица Елисавета Петровна…

И хотя Петербург бурно ликовал, но в нем не было и тени того, что было во всей России до самых дальних пределов. Все россияне до последнего крестьянина если не поняли тотчас, какое событие произошло, то почуяли, что «лютое время» миновало и взошло новое красное солнышко — дщерь Великого Петра Алексеевича засияла в короне императорской над всем православным людом.

XXXIX

Чрез полгода, уже весной, на Красной горке[44], вокруг ярко освещенного дома на набережной толпилась туча народа…

В доме было торжественное и блестящее празднество, сотни гостей, бал и ужин.

Старик, воин-служака и любимец еще первого императора, отпраздновал утром свадьбу внучки, тезки императрицы, а теперь на подъезде ожидал к себе монархиню в гости.

Наконец грянуло на набережной гулкое «ура». Императрица в большом рыдване[45] почти шагом двигалась от Зимнего дворца.

Чрез полчаса встреченная стариком Бурцевым царица открыла бал «польским», идя с хозяином. Во второй паре шли новобрачные — Петр и Лиза Львовы, а в третьей — Соня Коптева с мужем, за ними гости бесконечно длинной вереницей, важной и блестящей…

В те же минуты на набережной, затерянная в толпе, стояла худенькая и болезненно-бледная молодая девушка и глазами, полными слез, глядела на сверкающие окна дома.

Она недавно вернулась в столицу из ссылки в Вятку, где потеряла мать, умершую от горя и всяких лишений…