Назидательная проза - [28]

— К сожалению, есть, — сухо ответил я. — Деньги, которые вы позаимствовали у валютчика…

— Какие еще деньги? — с живостью спросил Юрий Андреевич.

— Деньги на домашнее благоустройство, — пояснил я. — Мне эта история особенно не нравится. И если вы хотите честно со мной сотрудничать…

— Ах, вот вы о чем… — протянул Фарафонов. — Что же я, по-вашему, должен сделать с этими деньгами?

— Вернуть, конечно, — коротко ответил я.

— Кому? — поинтересовался Юрий Андреевич. — Уж не тому ли валютчику?

— Зачем? — сказал я, пожав плечами. — Их надо передать в соответствующие организации.

— Дались вам эти «соответствующие организации»! — с досадой воскликнул Фарафонов. — Да представляете ли вы, о какой сумме идет речь?

— Я беру на себя половину ваших расходов, — ответил я.

— И половину срока, который мне припаяют? — с издевкой спросил Фарафонов. — Нет, Володя, дело так не пойдет. Слишком широко вы понимаете свою ответственность. Обратной силы наш договор не имеет.

— В таком случае… — холодно начал я.

— В таком случае, до свиданья, вы хотите сказать? Что ж, прощайте. Желаю успеха.

Фарафонов повернулся с явным намерением уйти.

— Постойте, — упавшим голосом сказал я. — Ну зачем же так сразу? Как-нибудь договоримся.

Юрий Андреевич остановился, лицо его просветлело.

— Ну вот так-то лучше, — он одобрительно похлопал меня по плечу. — В интересах дела, чтобы руки у нас были свободны. Чего ради мы должны себя связывать старинными долгами, которые, что важно, касаются меня одного? Наш договор вступает в силу сегодня? Сегодня. Так вот с сегодняшнего дня я и начну новую жизнь.

— Обещаете? — с надеждой спросил я.

— Клятвенно обещаю! — торжественно сказал Фарафонов. — С одной-единственной оговоркой. Мелочи моего образа жизни пусть вас не беспокоят. Как инструмент, я привык к определенному комфорту и без этого просто не мыслю себя.

Поразмыслив, я согласился. В конце концов, условие это было не лишено логики. Я взял на себя ответственность за наши совместные действия, за действия по моей программе. Неоплаченные же счета в ресторанах не входят в мою компетенцию, если это не был обед на паях. Разве цель моя — переделать самого Фарафонова? Отнюдь. Моя цель — переделать определенных людей. Смазка пачкает руки, и это, конечно, прискорбно. Что ж, придется обзавестись рукавицами.

19

Всю дорогу до института Фарафонов оживленно болтал. Он старался меня рассмешить, и порою это ему удавалось, хотя на душе у меня скребли кошки. Более всего я опасался, что Фарафонова задержат у входа. Ну а если и не задержат, все равно будут обращать внимание. Я не сноб, но костюм Юрия Андреевича (ватник и кирзовые сапоги) был не слишком типичен для нашего института и поэтому меня волновал.

Где-то на полпути я совсем уже собрался намекнуть об этом самому Фарафонову, но он меня опередил.

— Ну-ка погодите, — сказал он мне неожиданно.

Я остановился.

Опершись о мое плечо, Фарафонов разулся, из карманов ватника достал желтые полуботинки, надел их, скинул ватник и превратился в нормального научного работника, одетого прилично и не без щегольства. Милиционер с перекрестка внимательно наблюдал за нашими действиями, но Фарафонова это совершенно не смущало.

— Пусть глядит, — беспечно сказал он, притопнув ногами. — Человек отдежурил и не хочет выглядеть вахлаком.

Он небрежно подхватил сапоги, передал мне промасленный ватник, и с таким багажом мы подошли к дверям института.

— Ну, ну, мужайтесь, — проговорил Юрий Андреевич, видя, что я побледнел. — Надо будет — Фарафонов сквозь стену пройдет.

Вахтер, пожилой, худощавый мужчина, чем-то похожий на железнодорожника, неодобрительно проследил, как мы пересекли вестибюль, и, видя, что мы к нему подходим, отвернулся.

— Вот эти вещички, — непринужденно сказал ему Юрий Андреевич, — пусть у вас полежат, не возражаете?

Судорожно дернув морщинистой шеей, вахтер повернул голову и оторопело уставился на Фарафонова. Потом поднялся и стал навытяжку. Лицо его исказилось от внутренней борьбы, глаза остановились. Мне стало искренне жаль старика, который не вставал даже перед Конрадом Дмитриевичем, но отступать было поздно.

20

— Симпатичный дядька, — сказала Марфинька, когда Фарафонов, властно бросив мне: «Здесь побудьте», вошел в кабинет. — Вот это, я понимаю, мужик.

Я молчал. Интересно было наблюдать за нею: некоторое время, находясь под импульсом, Марфинька возбужденно пудрилась, облизывала языком губы. Щеки ее раскраснелись, глаза заблестели. Но скоро на лице ее появилось выражение недоумения, она отложила зеркало в сторону и задумалась.

— Что-то я не в форме сегодня… — проговорила она после долгого молчания. — Даже фамилию забыла спросить.

— Фарафонов его фамилия, — сказал я. — Наш новый юрист.

— А, юрист… — протянула Марфинька, записала где надо и немного успокоилась. Но, видимо, не совсем, потому что еще минут десять мы молча сидели и с напряжением прислушивались к тому, что происходило за дверью кабинета.

Фарафонов действовал. Неожиданно в кабинете громыхнул стул и послышались раскаты добродушного смеха. А потом на столе у Марфиньки щелкнул репродуктор, и гулкий голос Конрада Дмитриевича проговорил: