Найти истину... - [7]
Я был евреем, потому что им родился. Насколько мне было известно, невозможно было стать евреем, если ты им не родился, но и невозможно было перестать им быть, если ты родился евреем.
И со стороны отца и матери все мои родственники были ортодоксальными евреями. Еще когда они жили в России, вся их жизнь переплеталась с жизнью всего гетто, религиозного образования и синагоги. Однако в Америке все было по-другому. Для нас иудаизм был формальной частью еврейской религиозности. Об этом редко говорили, да и вообще не упоминали. И я и мои братья прошли обряд подготовки к Бар Мицве,[5] и всему, что с ним связано. Ничего не оставалось делать, как просто «быть» евреем.
Я пытался приучить себя неукоснительно надевать каждое утро свой тефиллин,[6] потому что знал, что моему дедушке это нравится. Потом были маленькие кожаные коробочки, с вложенными вовнутрь выписками из Священного Писания, которые при помощи шнурков привязывались на левую руку и вокруг головы на лоб. Дедушка подарил мне тефиллин, который ему подарил на Бар Мицву еще его дедушка, и чтобы угодить дедушке, было важно продолжать носить тефиллин. Все же я не понимал, зачем это все нам, евреям, нужно, даже если об этом написано в Библии. Да и никто этого не носил. Ни мой отец, ни мои братья. Тогда зачем все это мне? Я взял и отдал тефиллин своему дедушке обратно. Знаю, что он обиделся, но мне не очень хотелось носить тефиллин всю свою жизнь, а врать дедушке мне тоже не хотелось. Помню, как дедушка посмотрел на меня, и, пожав плечами, вздохнул и забрал его.
Дедушка ходил в синагогу два раза в день, и его там очень уважали. Однако и мой отец и я с братьями хаживали туда редко. Еврейская обрядность нам казалась делом малозначительным. Я немного умел читать на иврите – то, что еще запомнил с времен своей Бар Мицвы, знал большую часть молитв, но их распев для меня было делом формы без какого-либо содержания. У меня не было ни малейшего представления о Боге Авраама, Исаака и Иакова. Иногда я все же молился, особенно, если были какие-нибудь трудности или что-то болело, но чтобы знать значение исполненной в молитве просьбы или верить, что молитвы доходят по назначению – нет, этого не было.
Все же быть евреем мне нравилось. Мне нравились еврейские праздники, еврейская кухня и еврейский язык, который был довольно выразительным. Например, иногда было трудно подобрать какое-то слово в английском, и его вполне удачно заменяло еврейское выражение.
Самые мои теплые воспоминания связаны с еврейскими праздниками: торжественность Рош Хашаны[7] и Иом Кипураp[8] или радостное настроение на Пейсах,[9] детские подарки на Ханнуку...[10] Из всех праздников моим любимым был Пейсах. Помню, как мы отмечали его у дедушки и бабушки дома. Во время Пейсаха мы ели только хлеб из неквашеного теста (мацу) в память об Исходе наших предков из Египта, которые бежали и не имели возможности ждать, пока квашеное тесто подойдет. Поэтому на время праздника весь хлеб из квашеного теста из дома убирали. Тарелки, горшки, стаканы, серебряная посуда – все заменялось. Бабушка хлопотала на кухне. Когда все собирались за столом, она вся светилась, излучая любовь и заботу, которые все мы шестнадцать или двадцать человек ощущали на себе, собираясь для празднования Седера,[11] чтения Хагадды,[12] где говорилось об исходе еврейского народа, который был спасен Богом от рабства.
Меня главным образом интересовали еврейский образ жизни, еврейская политическая жизнь и еврейские организации. Я вступил в Союз Молодых Сионистов,[13] когда мне исполнилось 12 лет и оставался его членом до 15 лет. Иногда я спускался в нью-йоркское метро и собирал у пассажиров деньги для Национального Еврейского Фонда. Я был регулярным участником всех съездов и дискуссионных групп.
Когда в феврале 1943 года в возрасте 18 лет я пошел в армию, то и там было то же самое. Иногда я ходил в синагогу общаться с другими молодыми евреями или просто на большие праздники. Бог на всех наших религиозных службах или в наших разговорах занимал очень скромное место. Не помню, чтобы кто-то из моих друзей всерьез говорил о Боге. Мое отношение к Богу в то время было довольно циничным: действительно – со всем, что происходит в Германии, разве можно ожидать, что кто-то верит в существование Бога? Что мы «избранный народ»? Избранный для чего? Для газовых камер? Сделайте одолжение, думал я, подберите кого-нибудь другого для разнообразия!
С Этель Дэйвид я познакомился, когда мы еще учились в Монтаукской восьмилетней школе. Поскольку я был годом старше, у нас было мало общего, кроме того, что мы оба были в редколлегии и оба занимались музыкой. Этель играла на флейте, а я на трубе. Из-за того, что Этель дружила с некоторыми девочками из нашей еврейской компании, мы иногда встречались.
На свою Бар Мицву я ее пригласил как члена нашей компании, однако сама Этель не удосужилась включить меня в число приглашенных на свое шестнадцатилетие. Я был здорово огорчен. Тогда я «ввалился» сам, на что Этель страшно рассердилась. Она бы непременно выдворила меня вон, если бы не ее сестра Бетси.
