Найти и обезвредить - [157]

До Сочи Женька доехал товарняком, оттуда немного попутной машиной. За Туапсе прибился к попутчику, раненому солдату, списанному вчистую и сейчас возвращавшемуся домой.

В сумерках отдыхали у костра.

— Город у нас чудесный, зеленый, а весной — как невеста в цвету яблоневом. В название одно вслушайся — Краснода-а-ар… — В хриплом голосе солдата слышались нежные нотки. Он пошевелил палкой угли, придвинул к теплу больную ногу. — Сейчас, говорят, разбит сильно… Да-а, побандитствовал фашист на нашей земле… — Солдат затянулся едким табаком, привычно пряча в кулак огонек самокрутки. — Меня ведь дома похоронили. Земляк рассказывал, случайно в госпитале встретил. Получили, говорит, на тебя, Василий, похоронку еще прошлым летом, в аккурат перед оккупацией. А я, вот видишь, жив. И сообщить никак нельзя было. Боюсь — доковыляю до дому, увидит меня мать и не выдержит…

Так они и шли — раненый солдат и мальчишка в черной фэзэушной шинели. На переправе через Кубань солдат совсем разволновался.

— Слушай, Женька! — торопливо заговорил он. — Видишь, машины идут в город? Ты шустрый — прыгай в кузов и езжай вперед меня. Предупреди мать, жинку, что жив я, жив! Вот-вот буду дома… А то знаешь — сердце сейчас у всех надорванное. Кабы вправду чего не случилось.

Около часа Женька трясся в кузове армейской трехтонки. Заметив кирпичный собор, грохнул ладонью по кабине. Машина на секунду притормозила, Женька спрыгнул на булыжник, огляделся: как же выйти ему на улицу Октябрьскую?..

Молодая, закутанная в платок женщина испуганно смотрела на худого запыленного мальчишку и никак не могла понять, о чем он ей толкует — какой солдат, куда идет, какая переправа?

— Да муж ваш, Василий, жив-здоров, скоро будет дома…

И вдруг в сознании ее будто что-то прояснилось. Она цепко схватила Женьку за отвороты шинели:

— Где, где ты его видел?

На порог выскочили еще какие-то женщины. Женьку повели в дом и долго расспрашивали о солдате, плача и причитая. А к вечеру и сам солдат приковылял к дому…

До глубокой ночи сидели они за скудным столом. А женщины все рассказывали и рассказывали о черных днях фашистской оккупации, о замученных родственниках и убитых соседях, об облавах на рынке и повешенных на площади и еще о какой-то страшной машине, где людей заживо душили газом. Говорили, говорили, говорили…

Уронив голову на руки, солдат скрипел зубами. А потом поднял глаза на Женьку:

— Мне уже, парень, видно, не воевать. Но если подойдет твоя очередь — отомсти за все, что слышал…

Женька Перекрестов на фронт не попал, хотя заявлений в военкомат написал предостаточно. Когда подошел возраст, его пригласили в городской отдел МГБ и рекомендовали для работы в органах государственной безопасности.

И было это тридцать пять лет назад…

Зима 1981 года

Мы беседуем с Евгением Александровичем совсем недалеко от дома того раненого солдата, с которым он добирался когда-то до Краснодара. Большой город шумит за окном. Дружной стайкой бегут школьники, троллейбусы скопились перед светофором, молодой, затянутый в кожу орудовец строго выговаривает что-то водителю «Жигулей». Перекрестов задумчиво смотрит в окно.

— Да, кажется, целая вечность прошла с той памятной встречи. Она ведь для меня была очень важна. С тех пор часто слышался мне хриплый голос того солдата…

Конечно, не думал я тогда, что придется мне вплотную заниматься розыском карателей, гитлеровских пособников и прочей нечисти. Тогда я, как и тысячи моих сверстников рвался на фронт. Сейчас трудно даже представить, какой была ненависть к врагу… Но пришлось по заданию партии заниматься другим, не менее важным делом. — Перекрестов на минуту умолкает.

Я смотрю на его изрезанное морщинами лицо, сильные жилистые руки и думаю, что не случайно писатель Лев Владимирович Гинзбург в своей известной книге «Бездна» писал о нем как об одном из самых опытных и проницательных чекистов, работавших по розыску и разоблачению карателей из зондеркоманды СС-10А.

— Как же все-таки это начиналось? — мой вопрос отвлекает собеседника от воспоминаний.

— Как начиналось? — Перекрестов не спеша разминает сигарету. — Первые каратели предстали перед судом еще в годы войны. Летом 1943 года в только что освобожденном Краснодаре состоялся первый процесс над изменниками и палачами. Этот процесс был не просто первым в городе, крае и в стране. Он стал первым в истории открытым судебным процессом над фашизмом. Уже тогда твердо прозвучал голос правосудия — возмездие неотвратимо, несмотря на годы и расстояния. Оно настигало палачей через пять, десять, двадцать лет, через четверть века…

Того карателя, который издевался над белорусским партизаном, мы разыскали почти через двадцать лет. По крупицам, по мельчайшим деталям искали путь к его логову. Ведь сложность этой работы заключалась в том, что иной раз не было никаких видимых зацепок. Сожженная деревня, расстрелянные жители. Если и сохранились очевидцы, то помнили они только смертельный ужас, который чудом удалось пережить.

Для них каратель был един в своем зверином облике. Ни имени, ни более или менее точного описания внешности. Свои подлинные фамилии каратели часто скрывали даже друг от друга, значились в списках подразделений под вымышленными именами.