Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К° - [55]

Если бы я задавал вопросы, то спросил бы сразу: «Кого будем искать в Новороссийске? Промелькнувшую личность?» Такого вопроса я больше всего боялся, хотя приготовил ответ: «Есть же какая-то неизвестная нам взаимосвязь событий, раз немцы и Антон проявляли интерес не к Белгороду и Брянску, а именно к Новороссийску. Да и свидетельство Амурского тоже сбрасывать со счетов нельзя».

В заключение я все же воспользовался этой домашней заготовкой, как в шахматной игре, и высказал ее Силенко.

Кончилось тем, что майор забрал у меня приготовленный вопросник для командировки. Сказал, что доложит о моем предложении начальству. Правда, тут же высказал свои опасения, что Дед может не пустить и, припомнив какой-нибудь случай из своей практики, скажет: «Это все равно, что искать иголку в стоге сена. Неконкретно. Подумайте».

Я знал, что если майор решил доложить генералу, значит, он на моей стороне и будет поддерживать мое предложение. Уже в первом часу ночи Георгий Семенович собирался на доклад, укладывая в папку все бумаги и свой рабочий блокнот с заметками.

— Я обожду вас, товарищ майор. Может, понадоблюсь.

— Ну что ты будешь сидеть до утра. Иди домой, Алексей Иванович, отдыхай. Утро вечера мудреней.

Дома меня никто не ждал, и торопиться мне было некуда. Жил я один на частной квартире. Снимал узкую, как проход в вагоне, комнату в старом, уже покосившемся бревенчатом доме. Помещались в комнате только кровать, стол и небольшой шифоньер. Свободного места не оставалось даже для книжной этажерки. Вся мебель принадлежала хозяйке квартиры — Олимпиаде Васильевне, согнувшейся под тяжестью прожитых лет одинокой старушке. В ее комнате, такой же длинной и тесной, на простенке висело множество старинных фотографий. Я всегда ее заставал у этих фотографий и подозревал, что она о чем-то с ними разговаривала. Нередко бабка подводила меня к простенку и, как в музее экскурсовод, показывая на ближнюю фотографию, говорила:

— Это мой муж, Виктор Васильевич Никольский, преподавателем в техникуме работал после революции. Его весь город знал. Очень уважаемый был человек среди преподавателей. И заботливый муж. Когда умирал, сказал мне: «Как же ты останешься одна?..» — Тут Олимпиада Васильевна на время умолкала, прерывала рассказ о муже, и по ее морщинистой щеке катились старческие, мелкие слезы. Плакали только глаза, а лицо оставалось как бы безучастным. — А это наши Настенька и Игорек. Умерли, когда еще муж был жив, от скарлатины. Ничего не могли в то время сделать врачи. А как я их просила...

Олимпиада Васильевна опять вытирала слезы и, опираясь на палку, переходила к другим фотографиям, на которых тоже были все умершие. Я много раз слышал от нее о всех ее родных и близких, но она забывала об этом и повторяла свой рассказ. Иногда, поздней ночью возвратившись домой, я заставал ее и за чтением книги. Читала она только русских классиков и только небольшие рассказы. Кто-то ее снабжал томиками Чехова, Куприна, Бунина, старыми подшивками журнала «Нива». То, что ей нравилось, она обязательно откладывала и предлагала прочитать мне. Она была начитанным человеком, хотя многое уже путалось у нее в голове от старости. На коврике над ее кроватью были прикреплены булавкой старинные часы мужа.

Зная о моей холостяцкой жизни, Олимпиада Васильевна искала мне (по своей инициативе) невесту. Иногда даже раскладывала карты и предлагала погадать.

— Приходи сегодня пораньше, пойдем чай пить к Елене Ивановне. Приглашала. — Я уже знал, что у Елены Ивановны есть племянница Сима, инженер. — Семья интеллигентная, у них свой дом, — говорила старушка. — Добра желаю, как родному. С какой-нибудь вертихвосткой знакомить не стану. Пойдем...

Я обещал, но так мы с ней ни разу и не собрались к ее знакомым на чай.

— И что у тебя за работа? Все некогда и некогда, — удивлялась Олимпиада Васильевна. — Что же это за жизнь? Что ты там делаешь по ночам?

— Считаю звезды, Олимпиада Васильевна.

— Да бог с тобой, Алеша, — сказала Олимпиада Васильевна, — и слова от тебя попросту не добьешься.

— Вы же знаете — звезды видны только по ночам. Вот и приходится...

— Искать свою звезду? И какая же она?

— Самая яркая!

— Значит, Венера, — вздыхала Олимпиада Васильевна.

...Утром во дворе управления я увидел генерала.

По утрам он сразу не шел в свой пропахший табаком кабинет, а ходил в сопровождении коменданта по двору и давал указания. Строго следил за порядком, за чистотой хозяйственного двора, за клумбами и деревьями небольшого сквера во дворе, за гаражом и особенно за фасадом главного корпуса.

Когда я проходил мимо, он раскрыл футляр очков и, показывая коменданту красную бархатную подкладку, говорил:

— Вот в такой цвет надо выкрасить фасад. Масляной краской.

Комендант, как всегда, согласился, но заметил, что много надо краски.

По тому, как пристально посмотрел на меня начальник управления, я понял, что Георгий Семенович докладывал ему о моем предложении.

До войны генерал работал где-то директором МТС. Об этом все знали в управлении, так как на всех совещаниях и особенно на партийных собраниях в своих выступлениях он всегда приводил примеры из работы МТС и этим оживлял речь. Весной и осенью он подолгу задерживался в районах области, куда его часто направлял областной комитет партии во время посевной кампании, уборки урожая и особенно при выполнении хлебозаготовок. На одном из последних совещаний он припомнил, как, находясь в районе, позвонил в управление и просил соединить с секретарем обкома, чтобы доложить ему о состоянии дел и посоветоваться по какому-то вопросу. Телефонистка на коммутаторе соединила его с инспектором хозяйственного отделения управления, однофамильцем секретаря обкома.