Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К° - [52]

Шрифт
Интервал

Мы с Сергеем тоже собирались вместе съездить на Куликово поле. Но — когда найдем мы время для этого?

Вечером по дороге на работу меня догнал Сергей. Он был в кепке, армейских сапогах, гимнастерке с отложным воротником и галифе, которые недавно сшил в ателье. Широкий ремень перетягивал впалый живот. Сергей никогда не задумывался над тем, с чего и о чем начать разговор. Он мог заговорить с любым человеком в любом месте и на любую тему. Я всегда удивлялся этой его способности и по-хорошему завидовал, как это у него получалось совершенно естественно. У меня так не всегда выходило.

— Слыхал? — включился Сергей с ходу. — Завтра на картошку едем в подсобное хозяйство. Готовь лопату. Контра обождет, пока возвратимся, — шутил он.

Мы пришли с ним в управление. Майора в кабинете не оказалось. Он был на докладе. Я занялся подготовкой к докладу о неизвестном Антоне. На обложке уже красовалось это имя, выведенное большими буквами.

Вернувшись от начальства, Георгий Семенович попросил закурить. Значит, майор волновался, хотя внешне, как всегда, был спокоен.

— Поворчал, — сказал он, указывая рукой на прямой телефонный аппарат, соединявший его с начальником управления, которого сотрудники между собою звали Дедом. Раскуривая папиросу «Казбек», Георгий Семенович добавил: — Добродушно поворчал... — И посмотрел на меня загадочно, с едва заметной улыбкой. — Звонил тут без тебя Амурский, просил передать извинения за то, что задержал обещанное. Сказал: был в отпуске. Так что все правильно. Оставайся завтра на месте, а мы там за тебя поработаем, заготовим картошку и на твою долю.

На следующий день приехал Амурский и передал мне вторую часть своей биографии.

— Ехал на базар и решил прихватить с собой, чтобы не тащиться тебе в Криволучье на трамвае, — сказал Викентий Петрович, передавая конверт.

Трамвай, случалось, не ходил в поселок, и мне приходилось шесть-семь километров считать шпалы. Я поблагодарил Амурского за то, что он избавил меня от поездки, а скорее от пешего хождения туда и обратно, хотя эти хождения и не шли ни в какое сравнение с недавними фронтовыми маршами, не занимали много времени. Правда, шагая в поле, я получал возможность без помех поразмышлять над своим бытием, над «мелочами жизни», как говорил Сергей, и над личностью Амурского, который в разговоре, как я заметил, больше прислушивался к своему собственному басовитому голосу, как к эху, наблюдая, насколько внушительно он звучит для меня. «Зачем?» — задавал я себе вопрос.

В заявлении он тоже не удержался от громких фраз, назвав описанную им историю не иначе, как «загадкой века». Эти два слова были не только иронией автора, но и, видимо, рассчитывались на привлечение нашего внимания к загадочности приключения, случившегося с ним в плену.

У майора наверное были материалы куда важнее, чем расплывчатое заявление Амурского, но Георгий Семенович обратил мое внимание на «загадку века», утверждая, что подобных слов в заявлениях раньше не встречал. Его занимала их необычность, и он деликатно настаивал уделить внимание розыску. Правда, временами приходилось замечать и другое — сомнение майора и даже молчаливое разочарование моими докладами, но об этом можно было только догадываться.

6

Вечером я сидел в кабинете один. В управлении стояла тишина. За окном хлестал осенний дождь. Подумал о коллегах, собиравших в поле картофель. Передо мной лежала ученическая тетрадь, исписанная крупным красивым почерком.

«Осенью 1940 года, — писал Амурский, — я был призван в армию и для прохождения службы направлен в танковую дивизию, базировавшуюся в г. Житомире, где из нас готовили командиров-танкистов. Военную службу нес исправно, считался отличником боевой и политической подготовки. Обо мне писалось в дивизионной газете, я имел ряд благодарностей от командования.

Война застала нашу дивизию еще не перевооружившейся новой техникой. Дивизия выступила на фронт в походном порядке. В бой с немецкими частями вступила числа 25—26 июня на перекрестке дорог Дубно — Ровно — Луцк на Западной Украине. Бой, продолжавшийся более двух суток, был очень тяжелым. В этом бою я был ранен. К чести своей могу сказать, что в бою вел себя хорошо. Ночью получили приказ к отступлению. Утром, на рассвете, наш полк укрылся в лесу. Командир полка решил послать на разведку лейтенанта на автомашине «пикап». При этом он приказал ему посадить в машину меня и еще двух раненых, чтобы передать нас в санчасть. Выехав из лесу, мы быстро проскочили по проселочной дороге, выехали на шоссе Ровно — Луцк и увидели впереди отряд немецких мотоциклистов. Водитель машины развил всю возможную скорость в надежде проскочить, но несколько выстрелов немцев пробили мотор, и наша машина стала. Тут же на мотоциклах подскочили немцы и забрали нас в плен. На другой день на грузовиках нас доставили в г. Луцк. За оградой церкви скопилось много пленных. К нам подошли немецкие офицеры. Я был в танкистском комбинезоне. Обратившись ко мне по-русски, один из офицеров спросил: «Танкист?» Я ответил утвердительно.

В сопровождении офицера меня повезли в какой-то штаб. На допросе спрашивали, какие танки были на вооружении нашей части. Ответил: «Т-26». Тут же офицер сказал, что этот танк он хорошо знает, его интересует новый танк «KB». Этого танка я никогда не видел и ничего не мог ему сказать.


Еще от автора Григорий Иванович Василенко
Крик безмолвия

Предлагаемая читателю книга писателя Григория Василенко «Крик безмолвия» — повествование о солдатской войне, о работе в разведке и контрразведке в Германии и бывшем Кенигсберге, на Кубани, о встречах с «сильными» мира сего, о судьбе поколения, добывшего победу и возродившего страну из руин, о прошлом и сегодняшнем дне.«У вас хорошая честная проза и дай Вам Бог здоровья писать и писать», — так пишут автору читатели.Автор выражает признательность за помощь в издании книги администрации края и краевому комитету профсоюза работников автотранспорта.


Бои местного значения

Автор книги — участник Великой Отечественной войны, прошедший ратный путь от оборонительных рубежей Подмосковья до Эльбы В своих записках он дает яркие и правдивые картины фронтовых будней, портреты солдат и офицеров, отражает тот высокий патриотический накал, которым жили тогда советские люди.