Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К° - [40]

Шрифт
Интервал

— Вот скажи мне, куда девались хозяева твоего мужика?

— Та хто ж их знае. Мельницу продали, гроши в карман и тягу, а куда, — развела она руками, — не чуть.

— Так и «не чуть»? — усомнился Крикун.

— Може, шо хто и знае. Спросить у жинки, де жив Кривенко.

 

Крикун расспросил о женщине, у которой квартировал Кривенко, разыскал ее. Она оказалась еще молодой вдовой, жившей в достатке и не горевавшей о муже, погибшем в империалистическую войну где-то в Карпатах. Кривенко, как выяснил Крикун, обещал на ней жениться, но неожиданно и в большой спешке куда-то уехал, ничего ей не сказав. В кармане его брезентовой куртки, оставшейся в доме, она нашла неотправленное письмо, из которого узнала, как он ее обманывал.

— Кому было то письмо? — спросил Крикун.

— Все расскажу вам, як батюшке, — перекрестилась вдова.

Крикун видел, какой злостью наливалось ее лицо при упоминании Кривенко, поверил ей и без крестного знамения. Она начала с того, что квартирант обещал на ней жениться, а сам тайком переписывался с другой, из станицы Уманской, и готовился к свадьбе.

— Скажить, як найдете, я вам четверть поставлю, а его задушу своими руками, — обратилась она к Крикуну.

— Значит, из Уманской, говоришь?

— Так в письме написано.

— А зовут-то ее как?

— Кого? — не понравился ей вопрос.

— Ну, красотку из Уманской?

— Ольга, — помолчав, с неохотой назвала вдова.

— А его? — поинтересовался Крикун, хотя знал имя и отчество Кривенко из купчей, показанной Карасем.

— Василь Леонтич.

— Откуда взялись в станице эти кривенки, денисенки? Може, с луны звалылысь? А?

— Кривенко из Ростова приехал. Казав, шо его в Павловскую послал Кубсоюз. А про Денисенко не скажу. Не знаю. По разговору, из Новороссийска. Там его родня.

— Так, — затягиваясь махорочным дымом, протянул Крикун и продолжал неторопливо рассуждать: — Шо за народ бабы? Не пойму. Прыйшов в курень чужой, може, бандит, а ты пригрела его, сала ему, самогон, в жинки навязалась. А шо ты про его знаешь?

Казачка потупилась, помолчала, раздумывая, что ответить на слова, которые задели ее.

— Правду кажут, шо у бабы волосы довги, а ум короткий. Без мужика жить трудно, а Василь показався хорошим хозяином, сурьезным мужиком, обзавелся мельницей...

Все это, признавалась она, сбило ее с толку. Да особо она и не допытывалась, кто такой, а сам он о себе рассказывал, что из казаков, был на войне, чин свой не называл, но пострадал из-за него, пришлось помотаться по России. Родня его проживала где-то на Кубани, однако появляться там он опасался. Иногда отлучался в Краснодар, ездил в Ростов. Вот и все, что она о нем знала.

— Не все сказала, — упрекнул ее Крикун.

Казачка уставилась на него, насторожилась, не зная, о чем пойдет речь.

— Ну а про его жинку так ничего и не спрашивала?

— Казав, шо не женатый.

— К нему кто-нибудь приходил или так и жил бирюком? — поинтересовался Крикун.

— Как же... Денисенко часто бував, Карась, Сирота, Некоз, Лопата... Приезжали люди из Ростова. Всих не припомню.

— О чем же они толковали?

— Не слухала. Двери закрывали и допоздна разговор та в карты за столом, а як с самогоном, то до петухов.

 

Заполучив все эти сведения, Крикун посветлел лицом. Возвращался в отдел не с пустыми руками. Было над чем поразмыслить. Он не стал вести никакого разговора со станичниками о Кривенко и Денисенко, а поспешил уехать из Павловской, чтобы его меньше там видели. В Краснодаре, прежде чем отправиться на доклад к начальнику отдела, выслушал Гуляева. Найти фотокарточку Мацкова тому пока не удалось, но он познакомился с бывшим офицером, который занимается фотографией. От него Гуляев узнал, что подполковник, а не полковник, Мацков Василий Леонтьевич учился в Екатеринодарском реальном училище, окончил Одесское военное училище, службу начал в империалистическую в чине хорунжего, командовал сотней, участник «ледяного похода».

— Откуда родом? — спросил Крикун.

— Из казаков Стародеревянской.

— Вот там и ищи его карточку.

— Андрей Карпович, найду. Офицер-фотограф сказал, что в Краснодаре проживают какие-то родственники Букретова и его жены. Прямо под боком.

— Надо найти.

— Ищу. У них могут быть фотографии.

— Долго копаешься, — заметил Крикун. — А как зовут твоего Мацкова? — просматривая свои павловские записи, как бы между прочим поинтересовался Крикун.

— Василий Леонтьевич.

Крикун ничем не выдал своего удивления совпадением имени и отчества Мацкова и скрывшегося из Павловской Кривенко и не обмолвился с Гуляевым по этому поводу ни словом. Он, как всегда, был осторожен в своих выводах, а о догадках и предположениях не хотел говорить с подчиненными. Гуляеву он поставил задание продолжать поиск фотографии Мацкова, побывать у родственников Букретова в Краснодаре, в Стародеревянской и там навести справки о Мацкове. Сам же намеревался отправиться в Уманскую.

 

У Гуляева было еще сообщение из Новороссийского отдела ГПУ от Романцова. Тот прислал личную депешу Крикуну, своего рода отчет, из которого Гуляев мало что понял.

— Ото, давай я разберусь сам, — сказал Крикун.

Романцов, помня напутствие Крикуна, докладывал ему, что переводчик Данассис вскоре после беседы с ним уехал, якобы в Батум к своей дочери, которая перебралась туда на жительство, и больше не появлялся.


Еще от автора Григорий Иванович Василенко
Крик безмолвия

Предлагаемая читателю книга писателя Григория Василенко «Крик безмолвия» — повествование о солдатской войне, о работе в разведке и контрразведке в Германии и бывшем Кенигсберге, на Кубани, о встречах с «сильными» мира сего, о судьбе поколения, добывшего победу и возродившего страну из руин, о прошлом и сегодняшнем дне.«У вас хорошая честная проза и дай Вам Бог здоровья писать и писать», — так пишут автору читатели.Автор выражает признательность за помощь в издании книги администрации края и краевому комитету профсоюза работников автотранспорта.


Бои местного значения

Автор книги — участник Великой Отечественной войны, прошедший ратный путь от оборонительных рубежей Подмосковья до Эльбы В своих записках он дает яркие и правдивые картины фронтовых будней, портреты солдат и офицеров, отражает тот высокий патриотический накал, которым жили тогда советские люди.